Он вытаращил глаза в полной тьме, пытаясь сообразить, где лампочка. Может, надо ее подкрутить. Вытянул руку, махнул туда-сюда, не нащупал ни лампы, ни провода, опустил, отступил к центру комнаты, вцепился в крышку стола. Снова треснуло, громыхнуло, и вдруг свет загорелся.
Кэссиди стоял лицом к окну. Оно смахивало на причудливое зеркало из черного стекла, по которому бешено текли струи воды. Но на черном мокром фоне сияла какая-то белизна, а на белом мелькало что-то ярко-алое. Он вцепился в край стола, уставившись в окно и видя, как ярко-алое пятно движется. Оно поднялось, взлетело и исчезло.
Было слышно, как что-то упало на пол. Опустив глаза, он увидал на полу ярко-алый лифчик.
Его руки выпустили край стола. Он медленно пошел к кровати, приказывая себе забраться под одеяло, закрыть глаза, постараться заснуть, лег и начал натягивать одеяло на ноги, потом на плечи. В центре комнаты раздался звук скребущего по полу дерева, как будто отодвигали стул.
Кэссиди сбросил одеяло с койки, свесил ноги и стал подниматься, но увидел перед собой такое, от чего моргнул и свалился назад на постель. Его словно ударили в грудь кузнечным молотом.
Он увидел стоявшую в центре комнаты Милдред. На ней были туфли, чулки, ярко-алый пояс. Руки лежали на округлых бедрах. Высоко вздымалась обнаженная грудь с точно нацеленными на него сосками.
— Иди сюда, — сказала Милдред.
Он попробовал отвести глаза и не смог.
— Иди сюда, — повторила она. — Я хочу тебе кое-что сказать.
Ее голос был полнозвучным, густым, мягким, как сливочная ириска. Она улыбнулась, шагнула к нему.
— Отойди, — сказал он.
— В чем дело? — беспечно спросила она сливочным голосом. — Разве тебе не нравится то, что ты видишь?
— Я видел это раньше.
Она подняла руки к грудям, обхватила, продемонстрировав их полноту и тяжесть:
— Они сейчас тяжелее, чем раньше.
— Дешевая шлюха, — задохнулся он.
— Да ты посмотри.
— Знаешь, что я сделаю? Я...
— Ну давай, посмотри.
Это не трудно, сказал он себе. Надо только не думать о том, что он видит, надо думать о ней как о гадине.
Он прилег на кровать, опершись локтями, оценивающе наклонил голову и признал:
— Что ж, неплохо.
Позволил себе выразить взглядом то, что собирался сказать.
Взгляд стал жестоким.
— Можем как-нибудь встретиться. Сколько берешь?
Дошло до нее или нет, она пропустила это мимо ушей. Не сказала ни слова. Сделала к нему еще шаг.
На скулах Кэссиди заиграли желваки.
— По-моему, не стоит тебя обзывать. Наверно, надо двинуть тебе хорошенько.
Она сочно, соблазнительно улыбнулась, оттопырив поблескивающую нижнюю губу, и возразила:
— Ты этого не сделаешь.
Потом как бы взлетела, не быстро, но все же внезапно, не грубо, но все же настойчиво, бросилась, обняла за шею, села к нему на колени. Прижалась ко рту губами, полными, влажными, бархатными и теплыми, становившимися все теплее. Потом стало очень тепло, а потом горячо.
Он услышал пронзительный шепот:
— Ты еще хочешь ту, другую женщину?
Очень-очень медленно, но с могучим напором она всем телом прижималась к нему, ее руки лежали на его щеках, целующие губы разжигали огонь, пальцы двинулись к вискам, ерошили волосы, щекотали, ласкали.
— Ты еще хочешь Дорис?
Она уже совсем повалила его на одеяло. Он поднял глаза, увидел в ее глазах черное пламя, понял вдруг, что обнимает ее, и велел себе прекратить и заставить ее прекратить. Попытался отдернуть руки, они не послушались, но потом обхватили ее за талию, сбросили, однако не совсем. Ее губы, прижатые к его губам, что-то сделали, отчего он перестал двигаться и вроде бы обезумел.
— Ну? — выдохнула она. — Еще хочешь ее? Ты уверен?
Она сделала еще что-то. И еще что-то. Еще. Он слышал щелканье, стук сброшенных с ног и упавших на пол туфель. Этот звук стоял у него в ушах, назойливо проникая в сознание, вновь и вновь эхом звучал в голове. Это было эхо всех прошлых ночей, когда она сбрасывала туфли и они оставались в постели вдвоем, а на улице шел дождь.
— Хочешь сам что-нибудь сделать? — Ее голос был низким и хриплым, а цвет темно-алым. — Хочешь снять с меня пояс?
Он дотронулся до эластичной полоски на талии.
— Помедленнее, — попросила она. Он принялся стаскивать пояс с бедер.
— Помедленней, — повторила она. — Я хочу, чтоб совсем медленно. Ласково.
Он очень медленно спустил пояс до колен, ниже колен, сбросил на пол. Потом сел и взглянул на нее, лежавшую на спине, улыбавшуюся ему. И потянулся губами к сочной пышной груди.
— Возьми, — выдохнула она с полузакрытыми глазами, поблескивающими сквозь ресницы.
Потом была сплошная роскошь, безумная пряность, и это продолжалось до тех пор, пока его неожиданно что-то не оттолкнуло. Он не имел понятия, что отталкивает его прочь. Это было что-то ощутимое, он это определенно чувствовал, но не признавал реальным. Просто не мог поверить, что ее руки упираются ему в грудь и толкают прочь.
— В чем дело? — пробормотал он.
— Убирайся.
— Почему?
— Потому.
Он постарался собраться с мыслями:
— А именно?
Теперь он знал, она не шутит, не играет, действительно его отталкивает.
Она толкнула сильнее, перекатилась к другому краю кровати, соскочила, обошла вокруг койки, пошла к столу посреди комнаты. Взяла пачку, вытащила сигарету, сунула в рот, чиркнула спичкой.
Когда спичка загорелась, оглянулась и улыбнулась Кэссиди сквозь пламя. Глубоко затянулась и велела, выпуская дым:
— Дай мне пояс.
Он посмотрел на пол, увидел ярко-алый пояс. Медленно дотянулся, поднял.
— Принести?
— Просто дай.
— По-моему, тебе хочется, чтоб я принес, — сказал он. — Хочется, чтоб приполз к тебе на четвереньках.
Она стояла, куря сигарету.
— Вот чего тебе хочется, — заключил Кэссиди. — Хочется, чтобы я ползал на брюхе.
Она не ответила. Глубоко затянулась сигаретой, пустив в него дым.
Он смотрел на плывущий дым, видел за дымом ее. Ярко-алый пояс огнем жег ему руку, он швырнул его через всю комнату, пояс попал в стену, упал на пол.
— Я на брюхе не ползаю, — сказал Кэссиди.
Но сказать было мало. Он знал, что должен что-то сделать, чтобы не допустить ползания на брюхе.
