На следующий день, перед самым концом работы, пользуясь тем, что надсмотрщик ушел несколько раньше обычного, Узмет незаметно вывел Алана из мастерской. Они пробрались между рядами ящиков и очутились около большой, укутанной в мокрые тряпки корзины.
— Как ты думаешь, что здесь?
— Наверно, кувшин.
— Смотри!
Узмет быстрыми движениями сорвал тряпки, и Алан увидел высокую серую вазу в рост человека. Что же во всем этом необычного? Почему так взволнован друг? Перед ним ведь самая обыкновенная, еще влажная глиняная ваза, какие он не раз видел в гончарной мастерской. Алан недоуменно пожал плечами.
— Смотри внимательно и запоминай все, что видел, а через два дня, когда вынут вазу из печи, я покажу ее тебе снова.
Алан еще раз осмотрел вазу, но ничего не заметил на ее бесцветных шершавых боках. Однако загадочный тон Узмета заинтересовал его. Он с нетерпением ждал, пока ваза обжигалась в печи и остывала под наблюдением двух греческих мастеров, специально для этого приглашенных в царскую мастерскую. Раза два Алан порывался спросить Узмета, что за секрет тот от него скрывает, но сдерживался. Сохраняя равнодушный вид, последовал Алан за другом, едва наступил долгожданный вечер.
В дальнем конце двора располагались разнообразные службы и мастерские.
Возле гончарной печи в специальных ящиках остывали свежеобожженные сосуды. Большая корзина стояла в стороне. Два дня провели около нее мастера, покуда таинственная ваза окончательно не остыла. Сейчас она едва угадывалась под слоем соломы, набитой в корзину. Пристальным взглядом Узмет окинул двор. Он был пуст. Усталые ремесленники и рабы окончили работу. Давно уже пили вечерний чай надсмотрщики и воины. Только караульные чуть слышно позвякивали оружием за высокой оградой. Узмет замедлил шаги и, подойдя к корзине, велел Алану отвернуться. Он долго возился, шуршал соломой и наконец произнес шепотом только одно слово:
— Смотри…
Алан обернулся и весь подался вперед.
На небольшом возвышении стояла ваза: лучи вечернего солнца, лазурные краски неба — все сверкающее, все яркое впитала в себя ее поверхность… Свет напоил краски прозрачным блеском, сообщил им непостижимую глубину. Он трепетал и переливался внутри красочного слоя. Краски мерцали, то зажигались, то гасли, и казалось, что от солнечных лучей, упавших на вазу, во все стороны бежали зеленоватые волны.
Узмет с детской радостью наслаждался изумлением друга.
— Ну, что ты скажешь теперь? Это же та самая ваза! Некрасивая и серая!
— Значит, огонь нарисовал на ней эти узоры? — голос Алана пресекся от волнения.
— Огонь! Разве может огонь рисовать? — насмешливо возразил Узмет.
— Может, ты же видишь!
— Когда я показал тебе вазу первый раз, мастера уже нанесли на нее эти узоры. Только краски тогда были бесцветны, как вода. Они впитались в глину и стали совсем незаметны. А когда вазу вынули из печи, она стала вот такой. Огонь не может рисовать, зато он отдал краскам свой блеск…
Алан задумчиво подошел к печи и открыл дверцу. Под слоем пепла еще тлели красные угольки. Они подарили свою живую силу удивительным узорам и теперь одиноко умирали. Но их жар, волшебный блеск быстрого пламени навсегда остались в замечательных рисунках. Огонь словно отдал им свою жизнь, и эта жизнь уже не могла угаснуть так быстро, она будет волновать людей, заставлять их вспоминать о дорогом и далеком…
Алан перевел взгляд на вазу, руки ласкающим движением скользнули по ровной и твердой поверхности, словно обледенелой, но теплой. Под пальцами трепетали зеленоватые волны, изгибались диковинные рыбы, морские чудовища пучили на юношу выпуклые глаза… Внезапно Алан ясно почувствовал, что картине чего-то недостает. Откуда эта странная тяжеловесность и чуть заметная мутноватость красок? Их не должно было быть, не могло быть в этих совершенных, почти живых рисунках!
Он с тревогой посмотрел на друга, словно хотел найти у него ответ на свой не совсем еще осознанный вопрос. Узмет будто отгадал его мысли.
— Сейчас краски еще не совсем живые, — вдруг заговорил он, — а когда в вазу наливают вино или воду, рисунки сразу оживают, начинают двигаться, шевелиться.
Алан понял. Мысленно он уже видел это недостающее звено в восхитившей его гармонии. Он видел, как жидкость, наполнив вазу, сделает ее стенки тоньше, прозрачнее, как свет пронижет ее всю насквозь и родит таинственную игру теней. Алан осторожно приподнял драгоценную вазу, чтобы вставить ее на место, в корзину.
Если бы он мог знать, как круто изменит это случайное движение его судьбу!
Неловкий шаг, подвернувшийся под ногу камень, и драгоценная ваза, предназначенная в подарок индусскому царю, выскользнула из рук юноши… С печальным звоном рассыпались по полу осколки тонкого фаянса. Алан не сразу осознал размеры несчастья. Его мало тронула гибель вазы, принадлежавшей врагам, хотя он и пожалел о погибшей красоте, но горе друга ошеломило юного скифа. Оказывается, ваза стоила 40 минн серебра, и Узмету поручили охранять ее. Смертельную опасность навлек он на друга своей неловкостью. Раб стоил одну минну. Раба, причинившего убыток, превышающий стоимость его самого, попросту убивали на глазах у всех. Такая мера наказания применялась обычно в назидание остальным, и они оба знали об этом.
Узмет показал ему вазу, к которой запретили прикасаться даже вольным ремесленникам, в начале работы помогавшим мастерам. Рабу велели круглые сутки находиться около драгоценной корзины, по ночам оберегая ее от случайностей. И вот сейчас ему грозила смерть.
Как только Алан понял это, следы оцепенения, владевшего им последние дни, бесследно исчезли. Он найдет способ защитить жизнь друга! Если враг сильнее — его побеждают хитростью.
Узмет уже справился с собой. Словно и не было только что исказившего лица отчаяния.
— Уходи, Алан. Если тебя увидят — погибнем оба. Меня все равно убьют. Тут уж ничего не изменить. Скажу, что вазу разбил я. А ты, может, еще сумеешь как-нибудь вырваться отсюда.
— Погоди, кажется, я придумал. Впереди еще целая ночь!
— Что ты замышляешь?
— Сейчас не время объяснять. Жди здесь. Старайся наблюдать за стражей. Я вернусь не один и тихонько свистну.
Ночью и без того большой двор казался огромным. Алан пригибался, чуть ли не до самой земли, а вдоль высокой стены, по которой ходила стража, продвигался ползком. Вот наконец знакомый длинный сарай. Дверь заперта на толстый засов, к дверям прислонился спиной охранник. Он не спит. еще слишком рано. Придется ждать. Алан застыл, распластавшись на земле, в трех метрах от беспечного грека. Юноше ничего не стоит одним прыжком броситься на врага и задушить его. Схватить драгоценное оружие.
Он сумел бы сделать все это бесшумно. Но утром обнаружат исчезновение стражника, и весь его план пойдет прахом. Придется ждать. И он ждал. Текли минуты, часы. Не раз глаза грека пробегали по бесформенной неподвижной массе, застывшей рядом с ним. Что там такое? Раньше как будто была ровная площадка. Человек не смог бы лежать совершенно неподвижно много часов. Ради старой коряги не стоило вставать. В конце концов, он перестал обращать на нее внимание и задремал.
Тогда Алан подполз к стене сарая вплотную. Он не мог обогнуть строение. С другой стороны ходили по стене стражники, они не заснут всю ночь. Подкопать и расшатать доску рядом с полусонным греком — дело совсем не простое. Потребовалась вся его сила и выдержка.
Когда наконец он проник в сарай, была уже глубокая ночь. Спали, зарывшись в старую солому, измученные за день рабы. Он колебался — кого разбудить первым. Наконец разыскал среди скорченных тел ловкого гончара. Алану нравилась его сноровка в работе, и от того, как гончар поведет себя сейчас, как примет его план, зависело очень многое.
От легкого прикосновения к плечу невысокий человек мгновенно вскочил на ноги, словно спал на тугой пружине:
