- Несгибаемый, – зло ощерился Варяг. – Я твои записки сумасшедшего целый год читал – всё смеялся. А потом стало мне не до смеха.
- Вот видишь. А теперь представь себе. Сталин у нас кто? Зверь. А ты да я да мы с тобой – мы такие же?
- Ну, ты, – даже и не знаю теперь, – хмыкнул Городецкий. – Но я… Льщу себя надеждой, что нет. Может, только льщу?
- Не думаю. Думаю, что ты не такой. И что же мы в таком случае имеем, дорогой товарищ Варяг? Вот мы их перестреляли всех, тонкошеих. Всех, сколько их там есть. Двадцать, тридцать, пятьдесят. Двести. И что мы будем делать с тобой после того, друг мой любезный? Учредительное собрание созывать? Съезд рабочих, крестьянских, солдатских и прочих депутатов? Или диктатуру будем устанавливать? Диктатуру, диктатуру, Сан Саныч. Ничего другого нельзя. Работать не будет. А у нас – война на носу. Четыре года. Ну, пять. Ну, шесть – больше не вытянуть. Я японцев давил, давил – вроде бы додавил. Но там – проще, там всё-таки нечто вроде поддержки на самом высоком… Ты что?
- Гур. Ты это… Ты, случаем, не того?!
- Сан Саныч, я тебе позже всё расскажу-покажу. Не сейчас. Сейчас нас СССР интересует, в первую очередь. Так ответь мне, Варяг: мы в февраль будем играть – или всё-таки в октябрь? А? У меня такое стойкое ощущение, что в октябрь. Лет десять, даже восемь назад, при НЭПе – ещё можно было потрепыхаться. Но сейчас – не верится мне. Или ты думаешь, что, стоит тебе вождей расшлёпать, так тебя сразу примут с распростёртыми объятиями в братскую семью народов Европы и Америки? Поверь мне – ну, даже близко ничего подобного. Поверь – это всё сказки, что Россию ждут в кругу цивилизованных держав. Ждут – только в качестве Китая, чтобы делить и употреблять. Своё право быть великой державой надо выдрать – и выстрадать. Ну, допустим – всех большевиков, – и троцкистов, и сталинцев – завтра перебили. И – что? Опять семнадцатый год? Или мы эмигрантов наших разлюбезных пригласим – приходите, дорогие, княжить и володеть нами?
- Ну, это очевидная глупость.
- Вот именно. Своих надо растить. Родных. Собственных. Да, конечно, ребят и девчонок из тех, что сейчас по Прагам, Белградам и Софиям учатся, можно будет влить в этот суп, но это – капля в море. Да и сколько из них добровольно в нищую, голую да босую Россиюшку добровольно поедут, от тёплых ватерклозетов и сдобной французской выпечки? А теперь ответь. Сколько тебе, честному и справедливому, не кровавому злодею, а рыцарю и джентльмену, потребуется времени, чтобы выстроить аппарат на замену сталинскому? А ты учти, мой дорогой, что сталинский аппарат только в сталинских руках работает. Он его под себя кроил. А ты этот страх перед Сталиным уберёшь – и что у тебя получится?
- Говнище получится, – произнёс Городецкий и сжал ладонями виски: – Ох, какое говнище, Гур. Море говна. Море разливанное.
- Видишь, – удовлетворённо кивнул Гурьев. – Всё же ты на самом деле понимаешь. Так сколько нам времени понадобится? Лет двадцать, а? И это в мире и согласии. Чего, опять же, даже близко не наблюдается. И где людей брать? Ты с каждым секретарём райкома сможешь поговорить? Исполкома каждого? Ты взвоешь, Сан Саныч, через год. Начнёшь, как дискобол, чернильницы и пресс-папье в стены метать: ненавижу! Ненавижу! Пропади всё пропадом! И мне это всё – уже сейчас в печёнках сидит, а я всего-то четыре дня как советским человеком сделался. Спрашиваю тебя в лоб, Сан Саныч: где нам взять людей в кадры? Где?
- Уговорил.
- Э-э, товарищ Варяг. Какой ты быстрый. Скажи-ка мне: связь у тебя есть? Вот этот вот страшный чёрный телефон, в который благим матом орать надо, чтобы собеседник на другом конце провода твой голос услыхал – так орать, как будто проводов никаких вообще в помине нет? Это ты связью называешь, да? А дороги у тебя какие, Сан Саныч? Такие же, как у товарища Сталина. Направления на карте. А что по ним ездит? Хрузовик амо-один. Один-единственный, и тот – хру-хру, хру-хру. А подвижной состав имени Лазаря Моисеевича? Лазаря поёт. И что? Вот мы с тобой, лихие рубаки, наскочим на них фертом, посшибаем головы – а где новых возьмём? Пока мы новых с тобой, Варяг, вырастим – растащат державу. Турки Крым с Закавказьем оттяпают, румыны – Одессу с Новороссийском, пшепрошем, панове – Украину с Белоруссией, японцы, по-дружески – Сахалин и Приморье. Камчатку, так и быть, оставят, из уважения к моим сединам. А потом это всё назад забирать придётся. Да с кровью, Варяг. Да с какой. Это наша с тобой цель, да?
- Понял, понял, не дурак, – хмуро сказал Городецкий. – Всё я понял. И что?
- А вот это, брат, вопрос вопросов – и что? Надо думать. Сталин-то – не вечный. Опять же – война впереди. Надо думать, Варяг. Думать изо всех сил.
- Ну, скажи ещё, что ты ничего не придумал.
- Я много чего придумал, а ещё больше придумал не я, а люди, которых я отмобилизовал для этого процесса. И если будет смысл – всё это хлынет сюда, сейчас и потом, и здесь тоже начнётся самая настоящая буря. Всё это нам вместе ещё обмозговать ох как потребуется. А ты объективочку-то на железного нашего подготовь. Мне легче думать будет. И помни, Варяг: всё это надо было делать вчера, а то и раньше. Так что времени у нас с тобой нет. Вообще.
- Он убийца, Гур. Я не о моральной стороне вопроса. Я о сути.
- И я о сути. Смотри, что получается, Варяг. То, что делает Сталин – делает плохо, непоследовательно, никуда негодными способами, отвратительными инструментами – делать надо. Это объективная, как любят говорить марксисты, необходимость. Причём делает он это ещё и – ко всему прочему – с громадным опозданием. Это надо начинать было не сегодня и даже не двадцать лет назад, а пятьдесят. А сейчас нам – вместе со Сталиным или без – придётся за десять лет пройти путь, который проходят за полвека. Именно поэтому мы не можем позволить себе менять Сталина на тебя или даже меня – нам придётся перебить ещё больше людей, чем Сталину. Если мы устроим смуту, перебьём аппарат и станем строить новый – у нас больше не останется ни времени, ни сил ни на что другое, хорошее – вообще ни на что, кроме битья аппарата. Быстрая смена аппарата всегда ведёт к ухудшению его качества, а многократная быстрая смена – к истощению людских ресурсов. Итог – смута. Хаос. Отсутствие равновесия. Результат – ноль. Вектор развития направлен в землю. Безграмотные, лишённые даже элементарных основ общей культуры, ковыряющие пальцем в заднице номенклатурные товарищи решают, где какой завод строить, где какой канал рыть. Ему говорят: строительство завода займёт три года. Он понимает, что три года – это ужасно много. И говорит: нет, год. Специалист плюёт с досады и уходит. Приходит авантюрист и говорит: я! я! Я построю вам завод! Не за год – за полгода! – Гурьев расстроенно поджал губы. – Ну, да что я тебе рассказываю. Ты же у нас промышленность курируешь. И результат такой политики своими глазами ежедневно наблюдаешь. Дыры в проектах, рухнувшие шахты, толпы 'вредителей'.
- И как ты собираешься ликвидировать прорыв?
- Я собираюсь, дорогой мой Александр Александрович, работать с тем, что есть. Да, люди злые, глупые, трусливые и жадные. Всё это так. Но – нет других. Негде взять. Надо работать с такими. С ними строить державу. И для них. Для них тоже – несмотря на то, что хочется исключительно для добрых, честных и чистых. Людских характеров вообще существует всего-то три типа, дружище. Воин, Колдун и Работник. В соотношении десять к одному и, соответственно, к тысяче.
- И кто же ты?
- Варяг, не нужно о моей персоне думать. До этого мы дойдём ещё. Важно понять, что людей других нет.
- Хочешь сказать, Сталин это понимает?
- Он, по-моему, ещё одну очень важную вещь понимает, хотя, как павловская собачка, сказать не может: что вся эта марксистская пудра для мозгов никуда не годится. Никуда. Поэтому ему неважно, какие у тебя идейки в голове, а важно, чтобы ты работал в его механизме. По-моему, он даже грязненьких предпочитает. Вот, ты, например – грязненький. Происхождение у тебя – того, подкачало.
- Сын за отца не отвечает.
- Это лозунги, Варяг. Лозунги. Мы-то с тобой знаем: отвечает. И отец за сына, и сын за отца. Но это правильный лозунг, очень правильный. Открывает дорогу тем, кому путь туда по причине революционного рабоче-крестьянского идиотизма был закрыт. То есть показывает, что даже у Сталина бывают правильные мысли. И надо сделать так, чтобы они ему в голову почаще приходили. Придётся нам ему помочь, Варяг.
