- Вы и рады, испорченный старикашка, – проворчал Гурьев.
- Я счастлив, сэр.
- Ну, так уж прямо и счастлив… – Гурьев взял с подноса 'Financial Times' и удивился: – Почему бумага такая тёплая, Джарвис?
- Простите, сэр, – испугался камердинер. – Мне показалось, что… Я никак не могу привыкнуть к этому ужасному электрическому утюгу, сэр.
Гурьев удивлённо воззрился на старика:
- Утюг?! При чём здесь утюг?!
- Я всегда проглаживаю газеты перед тем, как подать их, – поджал губы Джарвис. – Типографская краска необычайно ядовита, сэр, и может отравить миледи или вас, упаси Господь. Проглаживание газет горячим утюгом устраняет эту опасность.
Кто будет гладить для меня газеты в Москве, подумал Гурьев. Ох, Джарвис, Джарвис.
- Вы неподражаемы, дружище, – Гурьев усмехнулся.
- Я просто стремлюсь быть полезным, сэр.
- Я очень благодарен вам, Джарвис. Полагаю, что без вашей помощи я вряд ли смог бы что-нибудь сделать, – проникновенно сказал Гурьев.
- Спасибо, сэр, – камердинер снова засветился от похвалы. – Хотя вы и преувеличиваете, я…
Джарвис вдруг замолчал. И Гурьев услышал… Он даже не сразу сообразил,
Гурьев увидел, как по лицу камердинера покатились слёзы.
- Восемь лет, – прошептал Джарвис, и руки его, держащие поднос, крупно задрожали. – Восемь лет я не слышал, как поёт миледи. Сэр. Вы волшебник, сэр…
Он вдруг выронил поднос и с размаху прижал руки к лицу – словно ударил себя.
- Джарвис, – растерянно пробормотал Гурьев. – Джарвис, прекратите. Вы с ума сошли. Если миледи сейчас выйдет…
Он стремительно обернулся и увидел Тэдди, стоящего в проёме выходящей прямо в сад двери. Глаза мальчика, широко распахнутые, были полны слёз, а подбородок дрожал. Гурьев кивнул и раскинул руки. Тэдди, как маленькая ракета, врезался в него и затих, спрятав лицо у Гурьева на животе. Он обнял мальчика за плечи, погладил, потом легонько встряхнул:
- Ничего, Тэдди. Ничего, малыш. Всё хорошо. Всё будет хорошо, вот увидишь.
На какой-то миг он и сам, кажется, поверил в это.
Лондон. Июнь 1934 г .
К концу месяца отряд был окончательно сформирован. Не сказать, чтобы это не стоило Осоргину усилий. Стоило, да ещё каких. Гурьеву он поверил, и практически сразу. Но, когда случилось это несчастье с… Как относиться к Рэйчел, Осоргин, по правде говоря, не знал, – все известные определения и слова, вроде 'пассия', 'подруга', 'возлюбленная', к этому случаю не подходили, чувствовал Осоргин, натурально печёнкой чувствовал, – что-то неизмеримо более серьёзное за их отношениями стояло, чем 'мальчик девочку любил'. Словом, когда случилось несчастье, Осоргин испугался. Потому что в таких случайностях не властен человек. Бывало, что и по куда более пустячным поводам расстраивались куда менее значительные замыслы. Вот только не про Гурьева были такие штуки, кажется. Я в его годы точно с катушек бы съехал, подумал Осоргин. А он… Папироску выкурил – и вперёд! И всё равно – непонятно. Не то, чтобы кавторанг чертей испугался. Несмотря на то, что никаких сомнений в рассказе Гурьева он никогда не испытывал, что-то мешало ему осознать и представить события во всей их полноте. И потому опасения его по поводу колдовства и демонов были скорее умозрительными, чем реальными.
А Гурьев вёл себя так, словно и не случилось ничего из ряда вон выходящего. Встречался с кандидатами, для чего арендовал соответствующее помещение, состоявшее из приёмной и двух кабинетов, один из которых занимал сам, а второй предоставил в распоряжение Осоргина. Никаких барышень- машинисток – учёт Гурьев вёл самостоятельно. В день он встречался не более, чем с пятью-шестью претендентами, предварительно отобранными моряком, после чего немедленно сообщал свой вердикт. Отвергнутым кандидатам вручалось соответствующее вознаграждение. Честное слово не распространяться о смысле и содержании беседы, а также весьма приличная сумма в полновесной британской валюте, как нельзя лучше способствовали сговорчивости людей, чьё материальное положение и состояние бумаг отнюдь не внушали им самим оптимизма. Что Гурьева радовало – из отобранных Осоргиным он не признал годными лишь четверых. Можно было считать, что капитан справился с задачей кадровика блестяще.
Люди выходили от Гурьева такими, словно у них крылья за плечами выросли в одночасье. Осоргин и радовался, и поражался до глубины души, сознавая, что на него самого Гурьев действовал именно таким образом, и совершенно не понимая, как ему это удаётся. Секрет же Гурьевского обаяния и почти – именно почти – гипнотического воздействия открывался просто. Начав учиться этому ещё под руководством Мишимы и доведя искусство настройки на мимику, жестикуляцию и интонацию собеседника почти до совершенства у Накадзимы, Гурьев таким 'притворством' сравнительно легко завоёвывал сторонников. Ему вовсе не требовалось во время первой же беседы раскрывать все карты или преодолевать инстинктивное недоверие, сопротивление, а то и общее разочарование в жизни. И если он видел, что так подстроиться под сидящего перед ним человека не удаётся, Гурьев такого кандидата неизбежно отсеивал. На мужчин подобный приём действовал безотказно. Правда, с женщинами всё обстояло несколько по-иному.
Иногда, впрочем, он менял тактику, хотя расчёт при этом оставался. С определённым психотипом можно – и нужно было – действовать в несколько ином ключе. Гурьев переставал подстраиваться под собеседника и отвлекать. Наоборот, сосредотачивал внимание на себе и своих словах, предельно, можно сказать, сосредотачивал. В этом случае в силу вступал иной механизм – внешние данные Гурьева в сочетании с абсолютной убеждённостью в своей правоте. Но убеждённость не фанатика, а уверенность и сила Хранителя. Из таких – сразу, без длительной подготовки – получались его главные сторонники. И таких он тоже научился уже видеть.
Перед тем, как закрыть 'контору', Гурьев выдал Осоргину очередную порцию денежного довольствия и сказал:
- Соберите всех, кто ещё остался в Лондоне, и поезжайте в Мероув Парк. Распорядитесь насчёт размещения и пропитания. Прислуга имеет соответствующие инструкции. Да, и, пожалуйста, ничему не удивляйтесь. Договорились?
- После разумного беркута и бесов в хороводе вряд ли меня можно удивить ещё чем-нибудь, – криво усмехнулся Осоргин.
- Ну, вот только не нужно этого нездорового мистицизма, Вадим Викентьевич. А поводов для удивления хватит, вы, главное, не поддавайтесь.
- Слушаюсь.
- Завтра в восемнадцать ноль-ноль – торжественный обед по случаю начала занятий.
- Открытие Кадетского корпуса, – кивнул моряк.
- Так точно, господин капитан. И через два месяца это будет самая маленькая и самая могучая армия в мире.
- Вы сумасшедший, Яков Кириллыч.
- Знаете, сколько людей уже сообщили мне об этом? – отчаянно улыбнулся Гурьев. – Вам не повезло очутиться даже в первой сотне.
- А вы?
- Мне ещё предстоит парочка мероприятий в городе, а потом я подъеду. Самостоятельно. Вы не утруждайтесь, ваша карьера личного шофёра давно и благополучно завершилась. Что-нибудь ещё?
