– Вот все они так, – Вавилов закурил очередную папиросу. – Скажи-ка на милость: получается, знали они, что так всё повернётся? Насмерть дрались ведь. Знали, а?
– Никто не знал, Федор Петрович, – тихо проговорил, опуская голову, Гурьев. – Никто. И вы не знали, и Варяг не знал. А кто знал, тех не слушали. Ни с той стороны, ни с другой. А теперь что ж? Старое чинить – глупо, потому что чинить-то нечего. Осколки какие-то, смешно говорить даже. Новое строить? Так ведь это не стройка вовсе, а подготовка к вселенскому погрому. Неудивительно, что среди людей здравомыслящих так мало желающих принимать в этом участие. Да вы ведь и сами, Фёдор Петрович, – когда остановились и огляделись, сделалось вам не по себе. А теперь – самое главное. Дальше – что?
– Что? – нахмурился Вавилов.
– То самое, Фёдор Петрович. Уедет Ирина, уедет и Полозов – воин теперь из него никакой, туберкулёз – штука препротивная. А нам – оставаться. И вам, и Варягу, и мне. Это же наша страна. А получается, что мы не можем ничего. Ни мыслей никаких, ни планов. С этими – противно. Самим – невозможно. Вот и ерундим, как Варяг говорит, помаленьку. Там жулика прихлопнем, тут рукосуя прижмём. А по-настоящему – не происходит ничего.
– Экой ты скорый, сынок, – усмехнулся Вавилов. – Людей надо не десяток и не два.
– Нужна концепция. Инструменты. А Варяг думает…
– Варяг неплохо думает, – перебил Гурьева Вавилов. – Он один, может, и не придумает всего, но все мы вместе – обязательно придумаем. Не может быть такого, сынок, чтобы не придумали мы, понимаешь? Ты ведь правильно сказал, что нам здесь оставаться. Значит, придумаем. А как же иначе?
Москва, Виндавский вокзал. Май 1928
Гурьев отправился встречать Полозова один. Ирина хотела пойти тоже, но Гурьев не согласился: сам. Так будет лучше.
Поезд опаздывал – Гурьеву пришлось ждать около получаса. Когда Полозов, словно юный мичман, спрыгнул с подножки вагона, Гурьев почувствовал в горле комок, который не смог проглотить. И шагнул навстречу.
– Яков Кириллович, голу… – Полозов осекся на полуслове, схватил Гурьева за плечи, тряхнул с неожиданной силой: – Что случилось?! Что случилось… сынок?!
Он только головой покачал в ответ – не мог сказать сразу. Как не смог бы, наверное, сказать такое отцу в первую минуту встречи. Но Полозов понял:
– Что? Что с ней?! Жива?!. – И, когда Гурьев снова покачал головой, пошатнулся: – Нет. Не уберёг. Прости меня, Кир. Все-таки – не уберёг. Господи, Гур. Я так спешил. Как же это?!
Москва. Май 1928
Они сидели – втроём – за столом; тонкий фитилёк горел в чашке с оливковым маслом. Перед ними стояла располовиненная бутылка водки, нехитрая закуска да лежала пачка полозовских папирос «Витязь». Полозов курил, не переставая:
– Я помню это кольцо. Как же вы собираетесь искать его, Яков Кириллович?
– Я не собираюсь искать кольцо, Константин Иванович. Я собираюсь искать тех, кто захотел его получить. Найдутся эти люди или человек – найдётся и кольцо.
– Что-нибудь мы уже знаем?
– Мы, – Гурьев посмотрел на моряка и улыбнулся. – Вы с нами, Константин Иваныч?
– Что же, – Полозов длинно вздохнул. – Я ведь полагал, что все долги раздал уже. А получается – ещё нет. Значит, живём дальше. Конечно, я с вами, Яков Кириллович.
– Гур.
– Да. Конечно. Так что у нас есть?
Гурьев поведал Полозову историю знакомства с Городецким и размышления последнего на тему qui prodest*
– Вот так так… Но если всё настолько хорошо известно… То… что же нам остаётся?!
– Нам остаётся исключить все прочие версии, Константин Иванович. И решить, прав, в конце концов, Варяг, или нет. Но даже в этом случае задача найти кольцо вовсе не сходит с повестки дня.
– Почему?
– Кольцо принадлежит моей семье. Моя семья и моя страна – то, что связано друг с другом неразрывно, а кольцо – такой же исторический персонаж, как вы или я, Константин Иванович. Мне нет никакого дела до того, кто и по каким причинам захотел лишить мою семью её истории. Кольцо вернётся на место, а люди – или не люди – посмевшие протянуть к нему руки, – покойники. Точка.
Мишима, до этого молчавший так, будто его и не существовало, медленно опустил голову в знак одобрения.
Вечером пришли гости – Городецкий, Герасименко и сам Вавилов. Инструктаж Городецкого произвел на Полозова сильное впечатление, а вручённое ему Вавиловым удостоверение внештатного сотрудника – такие же удостоверения получили Гурьев и Мишима – довершило картину полного и окончательного разгрома. Встряхнувшись, как после удара волны, он спросил:
– И после всего этого… Вы считаете, что у нас есть какие-то шансы на успех?!
– Шансы есть всегда, – Городецкий оглядел присутствующих. – Величина этих шансов может быть разной, но шанс всегда есть. И его тем больше, чем внимательнее вы отнесетесь к моим разработкам. Договорились, Константин Иванович?
– Да. Можете на меня положиться.
– Варяг. Насчёт документов.
– Я взял на контроль этот вопрос, Гур. Всё будет в цвет.
– Спасибо.
– Сочтёмся, – просиял Городецкий и поднялся. – Так что – по коням. Завтра в восемь жду вас всех на Петровке.
Сыщики ушли, и Мишима знаками велел Гуру уложить моряка ночевать. Когда с этим было покончено, Гурьев вернулся на половину Мишимы и опустился на татами напротив учителя.
– Теперь слушай внимательно, Гуро-чан.
Мишима закончил говорить. Гурьев сидел перед ним, боясь жестом или взглядом выдать обуревавшее его смятение. Наконец, справившись с собой, он проговорил:
– Я должен быть твоим кайсяку, учитель?
– Нет, – спокойно отверг его догадку Мишима. – Я всё сделаю сам. Это гири.
– Это… неправильно, сэнсэй, – Гурьев поднял на Мишиму глаза, в которых сверкнули слёзы.
– Это правильно, мой мальчик, – ласково сказал Мишима, дотрагиваясь до его руки. – Это самое правильное, что мне следовало сделать в жизни, чтобы моя карма стала совершенной, Гуро-чан. Мой гири перед твоей семьёй будет, наконец, исполнен, и мой дух будет готов к новому воплощению. О чём ещё может мечтать буси?
– Варяг будет в бешенстве.
– Это его карма, – Мишима на мгновение прикрыл глаза. – Я всё продумал. Варяг станет героем, и получит шанс исправить то, что так стремится исправить.
– Как, сэнсэй?!
– Ты узнаешь это чуть позже.
– Обещай мне одну вещь, сэнсэй, – тихо попросил Гурьев.
– Какую, Гуро-чан?
– Я не знаю, что там, по ту сторону. Никто не знает… Присматривай за мамой, ладно? Пока я…
