Гурьев повесил трубку на рычаг, мазнул платком по ней и дверным ручкам, вытирая «пальчики», покинул кабинет заведующего и зашагал на квартиру. Домой. Домой.
Сталиноморск. 14 сентября 1940
Утром Гурьев направился в синагогу. Успел как раз к «Шма*
– Ну?!
– Ты же видишь, дядя Арон, – улыбнулся Гурьев. – Жив я, здоров, и даже выспался.
– Ох, Янкеле, – Крупнер прикрыл на секунду глаза, качнул головой. – Не рано ты победу-то празднуешь?
– Я не праздную, дядя Арон, – Гурьев стёр с лица улыбку, как нарисованные акварелью усы. – Ни победу, ни труса. Я передышку получил, мне это сейчас очень важно и нужно. Вот такое дело.
– И дальше?
– Дальше? Дальше много всего будет, дядя Арон. Давай присядем, разговор вот есть.
Гурьев опустился на скамейку. Сел и Крупнер. Гурьев посмотрел на Арона, поскрёб большим пальцем ямочку на подбородке:
– Я слышал, укрупнять твою артель собираются, дядя Арон?
– Откуда знаешь? – нахмурился Крупнер.
– Я много чего знаю, – Гурьев наклонил голову к левому плечу. – Что делать-то будешь?
– На пенсию пойду, – хмыкнул Крупнер. – Заработал.
– На печи сидеть?
– Могу и на печи, – проворчал Крупнер, коротко глянув на Гурьева. – Я своё, говорю же, отпахал. А тебе что за дело, Янкеле?
– А мне нужен такой человек, как ты, дядя Арон. Пойдёшь ко мне начальником АХО?
– Чего-о-о?!?
– Административно-хозяйственной части, дядя Арон. Не знакомо разве тебе такое сокращение?
– Ты, Янкеле, никак, спятил, – усмехнулся Арон. – Ты знаешь, сколько у меня ходок-то? Ещё при царском режиме. А после?!
– Ну, при царском режиме – то было по молодости, того я не знаю. А что после? Твои счёты с большевиками меня не интересуют. Чтобы с советской властью столько лет в пятнашки играть и ни разу не проколоться – это, дядя Арон, редкостное качество. Именно потому я тебе и предлагаю такой ответственный пост.
– К тебе – это куда? В школу, что ли?
– Нет. На стройку.
– Какую стройку?!
– В старой крепости, дядя Арон. Там сейчас большие работы начнутся – всю гору перекопают. Техника, рабочие. А потом – стройка. А я в этих делах – ноль без палочки, только глаза могу страшно таращить и делать вид дикой озабоченности. Хозяйственник из меня – ну, вообще никакой. Одним словом – серьёзное дело, дядя Арон. Стоящее.
– А не боишься?
– Я знаю, дядя Арон, – мягко сказал Гурьев и тронул Крупнера за плечо. – Так что ж, – разве меня ты станешь обманывать? Разве сможешь у меня воровать? Не сможешь. И другим не дашь, я же знаю. Что ж ты на себя наговариваешь, дядя Арон? Не надо этого. Не надо.
– Тебя обманешь. С иголками твоими.
– Иголки мои не на тебя заточены, дядя Арон.
– А что там строишь-то? – хмуро буркнул Крупнер, не глядя на Гурьева.
– Не знаю, дядя Арон, – пригорюнился Гурьев. – План в голове – это одно, а что получится – кто ж его знает. Обычно получается совсем не так, как задумывалось, особенно поначалу. Понимаешь?
– Ох, Янкеле, – усмехнулся Крупнер. – Ох, и хитрый же ты, зараза! А ещё говоришь, что ты не а ид*
– Так пойдёшь?
– Подумать надо, – увесисто вздохнул Крупнер.
– Думать – это хорошо, дядя Арон, – согласился Гурьев. – Думать – это полезно. Но это – вообще. Не сейчас, дядя Арон. Так ты уж выручи меня. Не отказывайся.
– Выручу, – кивнул Крупнер. – Раз такой разговор – выручу.
– Это ещё не затея, дядя Арон. Про затею я тебе расскажу сейчас. У тебя родня есть, дядя Арон, где подальше?
– Сёстры в Одессе. Брат в Балаклаве…
– Вот. Одесса – это то, что надо. Ты пошли Боруха туда, с порученьицем каким, что ли. На месяц – другой – третий. Денег я ему выдам, командировочных. Только предупреди, чтоб не куролесил там особо.
Крупнер насупился:
– Ох, Янкеле. Вот уж – спасибо.
– Да какое там спасибо – одно беспокойство тебе от меня, дядя Арон. Это я тебе по гроб жизни обязан, – Гурьев улыбнулся весело, как будто шутки шутил. – Да и это, в общем, не всё.
– Да уж понял.
– Спрячь девочку у себя. Пока отец её не вернётся, а там – увидим.
– Когда приведёшь?
– А к вечеру, как стемнеет.
– Ну, тогда домой мне надо, – вздохнул Крупнер. – Девка-то – сильно балованная? Хотя – отец военный. Вроде не должна?
– Девочка эта, дядя Арон – сокровище. Я тебе ничего, дядя Арон, сказать пока не могу, просто поверь – сокровище, сокровище, которое беречь надо нам пуще глаза.
– Ничего я не понимаю, Янкеле, – со странной смесью тоски, ярости и воодушевления в голосе произнёс Крупнер. – Ничего. Мозги уже… Только одно понимаю: куда ты, туда и я. Как ниточка за иголочкой. Куда-то же ты нас приведёшь, Янкеле, сынок? Ох, что за такое ты затеял, сынок, что затеял…
– Грамотнее реб Ицхока нет никого, – проговорил после паузы Крупнер. – Нет, никогда не пойму я тебя, Янкеле…
– Да я и сам не всегда, – Гурьев вздохнул и развёл руками.
Гурьев заглянул в комнату к Даше. Девушка, высунув от усердия кончик язычка, что-то писала в тетради. Увидев его, встрепенулась, посмотрела на Гурьева, и в глазах её заплясали весёлые огоньки. Дивушко моё ненаглядное, подумал Гурьев.
– Собирайся, дивушко. Ты переезжаешь.
– Что-то случилось?
– Нет. Всё штатно. Запланированное мероприятие.
– Гур?
– Выполнять, дивушко.
– Есть, товарищ комбриг, – Даша вздохнула, поднялась и, нарочно загребая ногами, поплелась к кровати – доставать чемодан, укладываться. Обернулась, обожгла Гурьева любопытным взглядом: – Пешком
