– Правильнее уже не бывает, Гур. Не бывает правильнее – вот так я тебе скажу. Для меня – не бывает.
Вера, подумал Гурьев. Надежда. А где же моя любовь?
Да, подумал Гурьев, глядя на Городецкого, помогающего Надежде спускаться по трапу, я угадал. Это очень, очень хорошо. Вот только – что мне сказать ей?!
– Здравствуйте, Гур, – серьёзно проговорила Надя. Её пожатие оказалось неожиданно сильным, энергичным и тёплым. – Я так много слышала о Вас, мне Саша столько всего рассказал… Я знаю – Вы сделали, что могли. Вы же не могли её полюбить, правда? Вы не можете полюбить всех. Поэтому – не говорите ничего, хорошо? Наверное, это просто – судьба. Да и вообще – если б не Вы…
– Да ну их, слова эти, Надя, – вздохнул Гурьев. – Вы правы – ну их, совсем. Не надо ничего говорить. Хорошо, что Вы прилетели. Просто хорошо. – Он указал подбородком на веру и Дашу: – Это та самая девушка и её очень близкая подруга, Вера, жена её отца. Слово «мачеха» не люблю, да и не годится оно – вот совершенно. Сёстры они, подруги – а не мачеха с падчерицей. Они Вам всё расскажут, покажут, Надя. Идите. Надеюсь, Вы с ними подружитесь. И простите за всё.
Надя умоляюще оглянулась на Городецкого, тот кивнул: иди, всё хорошо. И сам шагнул к Гурьеву:
– Ну, здоров, князь Гурьев-Таврический, губернатор крымский… Показывай, показывай хозяйство своё.
– Такое же моё, как твоё, – усмехнулся Гурьев. – Идём.
Он быстро перезнакомил Городецкого с людьми и вручил Герасимову, только что не приплясывающему от нетерпения, кольцо:
– Открывайте, Михаил Михайлович.
– А Вы?! – опешил Герасимов. – Яков Кириллович… Как же так?!
– А мы с товарищем Городецким почаёвничаем пока, – усмехнулся Гурьев. – Не надо там лишнего гавканья, Михаил Михайлович, это же наука – пусть всё будет спокойно, научно, без этой беготни и подпрыгивания в присутствии большого московского начальства, которое только глаза пучит да щёки надувает – толку с него никакого обычно, беспокойство одно. А как достанете – если что интересное – позовёте и нас. Давайте. Удачи.
– Артист ты, Гур, – завистливо сказал Городецкий, когда археологи удалились. – Артист, артист – гений. Не просто бронепоезд – двухколейное бронечудище. Видел такой проект?
– Видел.
– И что скажешь?
– Сейчас – ничего, Варяг. Ну его. Мне сейчас не до проектов с бронепоездами. И тебе до них дела не станет. Пойдём, клад тебе покажу.
– Что же ты там такое выкопал, – удивлённо приподнял брови Городецкий, шагая вслед за Гурьевым.
Они вошли в штабной вагончик.
– Ладно, неплохо, – кивнул, осмотревшись, Городецкий. Лицо его мгновенно сделалось жёстким, рабочим. – Ориентируй.
Гурьев открыл сейф, достал оттуда серый конверт и, вынув из него три снимка, положил их на столик изображениями вниз. На тыльной стороне каждого снимка были надписи от руки – «дочка», «мама», «бабушка и дедушка». Городецкий несколько секунд рассматривал нехитрый пасьянс. Гурьев показал пальцем на «дочку» и кивнул. Нахмурившись, Городецкий протянул руку, перевернул фото, поднёс к глазам. И долго, бесконечно долго рассматривал.
– Красавица, – он кивнул и взял следующий снимок. – Беру прикуп.
Некоторое Городецкий время цепко разглядывал оба фото:
– Ты смотри. Бывает же. Какое сходство.
– Всё? – с интересом спросил Гурьев.
– Нет, – буркнул Городецкий. – Не всё. Где-то я её видел. Где?
– Стареешь, секретарь, – вздохнул Гурьев, кивая на третий снимок.
Городецкий, коротко глянув исподлобья на Гурьева, поднял последнюю фотографию – и резко откинулся на спинку стула. Гурьев увидел, как натянулась у Варяга кожа на желваках. Городецкий сложил все три снимка в одной руке веером, словно карточную колоду, и смотрел на них минуты, наверное, две. Гурьев молчал. Даже глаза прикрыл.
Городецкий медленно, словно нехотя, сложил фотографии в конверт. И, зябко поведя плечами, проговорил:
– Вон зачем ты сюда рвался.
– Да если б я знал, зачем я сюда рвался.
– Но что-то же ты чуял.
– Не это. Не это, Варяг. Я до сих пор поверить не могу.
– Это точно?
– Это точно. Всё сходится – чуть ли не с точностью до часов и минут.
– А я-то думаю: за каким лядом тебе ермаковские показания вдруг понадобились. Пришлось тряхануть его как следует, чтобы правду сказал, наконец, мразь. Вот оно что. И дальше?
– Надо сказать ей.
– Спятил ты, что ли?! Советский ребёнок, комсомо…
– Не городи чушь, Варяг. Ничего в ней этого нет. Я её три с половиной месяца наблюдаю – каждый день. Это царская кровь.
– Дальше?! Что мы дальше с ней будем делать?!
– Это неверная постановка вопроса, Варяг. Верная будет такая: что она с нами захочет делать? Что захочет – то и сделает. Может и послать на все четыре стороны. А может – и нет. Вот если нет – тогда будем думать дальше. Царская кровь – это суд, Варяг. Суд окончательный, суд – на земле – последний. Как присудит, так и будет.
– Есть у тебя план – на случай «не пошлёт»?!
– Есть.
– Ага. Интересно. Ты Колчакову жену на этот предмет дёрнул?
– Да. Она её сходу признала. Так что, Варяг, готовься – сегодня вечером. Устроим маленькую пьянку по случаю окончания раскопок – и скажем. Войдём по самые ноздри.
– А Надя?
– Что – Надя?
– Наде – сказать?
– Ну, это ты, Варяг, сам решай. Надя – твоя жена, не моя. Но своей – я бы сказал.
– Ясно. Ну, тогда – по-семейному.
– Хорошая мысль.
В дверь постучали – осторожно, но нетерпеливо. Гурьев чуть повернулся:
– Войдите.
– Товарищи, – Герасимов не скрывал торжества. – Попрошу вас на место раскопок. Ознакомиться… с артефактами.
– Давайте посмотрим, – легко согласился Гурьев, поднимаясь. – Раз уж нашли что-то – взглянем, взглянем. Прошу, Алексан Саныч, прошу.
Герасимов сиял:
– Яков Кириллович, значение этой находки переоценить просто нельзя. Конечно, утверждать что- либо безоговорочно пока рано, но у древней легенды о гибели князя Святослава Игоревича от рук печенегов, князя Кури, вполне возможно – именно благодаря этим находкам – появятся веские археологические обоснования. Во всяком случае…
– Кольцо, Михаил Михайлович, – Гурьев протянул Герасимову сложенную лодочкой ладонь.
