отвлекаясь на внезапный всплеск от прыжка лягушки, рябь на воде от плывущей змеи или первый балет юной бабочки. Очутившись в самом сердце прохладных шуршащих зарослей, я вскоре понял, что заблудился среди высоких стеблей. Вот некстати! Со всех сторон меня окружала камышовая ограда, а вверху колышащиеся листья образовали зеленый полог, сквозь который проглядывало ярко-синее небо. Я не испугался, так как знал, что, идя напрямик в любую сторону, неизбежно выйду либо к морю, либо на дорогу. Меня тревожило другое-там ли я ищу гнездо. Достав из кармана горсть миндаля, я сел, чтобы подкрепиться и обдумать положение.
Только я управился с миндалем и заключил, что лучше всего-вернуться к оливковому дереву и взять новый азимут, как обнаружил, что последние пять минут, сам того не подозревая, сидел в двух с половиной метрах от выпи. Птица застыла на месте, будто часовой, вытянув вверх шею и устремив к небу длинный зеленовато-коричневый клюв; выпуклые темные глаза по бокам узкой головы смотрели на меня с враждебной настороженностью. Рыже-бурое оперение в темно-коричневую крапинку совершенно сливалось с исчерченными узором летучих теней стеблями камыша. Сходство с переливающимся фоном усиливалось тем, что птица сама покачивалась из стороны в сторону. Я смотрел на выпь как завороженный, боясь вздохнуть. Внезапно послышался шум, выпь, перестав уподобляться камышам, тяжело взлетела в воздух, и из-за стеблей с треском выскочил Роджер-язык висит, глаза лучатся добродушием.
Я колебался-то ли отчитать его, что спугнул выпь, то ли похвалить, что в не простой местности сумел выследить меня по запаху за два с лишним километра. Однако Роджер так явно радовался своему подвигу, что у меня не хватило духа ругать его. Найдя в кармане две уцелевшие миндалины, я выдал ему награду. После чего мы принялись искать гнездо и вскоре нашли аккуратную подстилку из стеблей камыша с лежащими в ямке первыми зеленоватыми яйцами. Довольный таким успехом, я решил внимательно наблюдать за гнездом и проследить развитие птенцов.
Обламывая камыши, чтобы пометить путь, я последовал за куцым хвостом Роджера, который явно ориентировался лучше меня, потому что уже через сотню метров мы вышли на дорогу, пес вытряхнул воду из своей косматой шубы и покатался в мелкой, сухой, белой пыли.
Свернув с дороги и поднимаясь вверх через пестрящие сотнями диких цветов, переливающиеся светом и тенями оливковые рощи, я решил порадовать маму букетиком ветрениц. Собирая бордовые цветы, я размышлял, как разрешить проблему выпи. Мне очень хотелось, когда родители выкормят своих отпрысков и те оперятся, похитить парочку птенцов и пополнить ими свой довольно внушительный зверинец. Но вот помеха: рыба для моих питомцев-озерной чайки, двадцати четырех пресноводных черепах и восьми ужей-обходилась достаточно дорого, и я подозревал, что мама, мягко выражаясь, отнесется со смешанными чувствами к появлению двух голодных юных выпей. Я так крепко задумался, что не сразу обратил внимание на настойчивые призывные звуки свирели.
Посмотрев на дорогу внизу, я увидел Человека с Золотистыми Бронзовками. Этот чудаковатый немой коробейник частенько встречался мне во время моих экспедиций в оливковых рощах. Щуплый и узколицый, он был облачен в удивительнейший наряд: огромная шляпа с обвислыми полями, к которым на ниточках были привязаны блестящие, золотисто-зеленые бронзовки, платье с множеством разноцветных заплат, словно пошитое из лоскутного одеяла, и широкий ярко-синий галстук. На спине у него висели клетки с голубями, разные мешки и ящички, а в карманах хранилась всякая всячина, от деревянных свирелей, резных фигурок и гребешков до кусков от мантии святого Спиридиона.
Меня в этом человеке особенно привлекал замечательный талант имитатора. Вынужденный из-за немоты искать другие средства выражения, он пользовался свирелью. Увидя, что привлек мое внимание, он опустил свирель и поманил меня пальцем. Я спустился бегом, так как знал, что у Человека с Бронзовками бывают интереснейшие вещи. Это от него я получил самую большую в моей коллекции раковину двустворчатого моллюска, к тому же с двумя крохотными паразитирующими крабами-горошинами внутри.
Подбежав к нему, я вежливо поздоровался. Он обнажил в улыбке темные зубы и с нарочито глубоким поклоном приветственно взмахнул шляпой, отчего привязанные на нитках жуки лениво зажужжали, словно ожившие изумруды. Справившись о моем здоровье, для чего он наклонился вперед и вопросительно уставился на мое лицо широко раскрытыми пытливыми глазами. Человек с Бронзовками дал понять, что у него все в порядке, исполнив на свирели веселую быструю трель и несколько раз жадно вдохнув теплый воздух с блаженно закрытыми глазами. Обменявшись таким образом любезностями, мы приступили к делу.
Я справился, зачем он меня позвал. Человек с Бронзовками поднес к губам свирель и извлек из нее глухой протяжный, тоскующий звук, после чего широко открыл глаза и зашипел, качаясь из стороны в сторону и пощелкивая зубами. Его имитация рассерженной совы была настолько верной, что я не удивился бы, если бы он взлетел. Сердце мое взволнованно забилось, я давно мечтал о паре для моей сплюшки Улисса, который днем сидел над окном спальни, точно резной тотем из оливкового дерева, а по ночам истреблял мышей вокруг дома. Однако Человек с Золотистыми Бронзовками ответил на мой вопрос презрительной усмешкой-подумаешь, сплюшка!.. Отделив от множества висевших на нем предметов большой мешок, он развязал его и осторожно вытряхнул к моим ногам содержимое.
Сказать, что я сам онемел, значит ничего не сказать, ибо в белой пыли у моих ступней, шипя, покачиваясь и щелкая клювами, словно пародируя Человека с Бронзовками, барахтались три крупных совенка. Огромные оранжевые глазищи выражали ярость и испуг; это были птенцы филина-такая редкость, что я почти не смел мечтать о них. Во что бы то ни стало я должен был заполучить их. Тот факт, что приобретение трех пухлых и прожорливых совят увеличит расходы на мясо в такой же степени, в какой возросли бы затраты на рыбу, пополнись моя коллекция выпями, не играл никакой роли. Выпи были где-то в будущем, еще неизвестно, увижу ли я их, тогда как пушистые серовато-белые мячики, которые топтали пыль, щелкая клювами, являли собой осязаемую действительность.
Присев на корточки и поглаживая птенцов, отчего она погрузились в дремоту, я приступил к торговле с коробейником. Человек с Бронзовками был мастер торговаться, что придавало особую увлекательность этому процессу; вместе с тем торг носил вполне миролюбивый характер, так как происходил в полной тишине. Мы сидели друг против друга, точно какие-нибудь знатоки искусства, обсуждающие цену трех полотен Рембрандта. Жест подбородком, покачивание или легкий наклон головы чередовались с долгими паузами, во время которых Человек с Золотистыми Бронзовками пытался подмаслить меня при помощи музыки или извлеченной из кармана малоудобоваримой нуги. Однако преимущество было на стороне покупателя, и продавец отлично понимал это: где еще на всем острове найдет он безумца, готового купить не одного, а целых трех совят?! И в конце концов сделка состоялась.
Испытывая временные финансовые затруднения, я объяснил Человеку с Бронзовками, что ему придется подождать уплаты до начала следующего месяца, когда мне выдадут карманные деньги. Сам хорошо знакомый с осложнениями такого рода, он отнесся с полным пониманием к моим словам. Мы условились, что я оставлю деньги у нашего друга Яни, в кафе на перекрестке, и там он сможет их забрать во время очередного странствия в этих краях. Покончив с деловой, корыстной процедурой, мы распили флягу имбирного пива, которую Человек с Золотистыми Бронзовками извлек из своей объемистой ноши. После чего я осторожно посадил драгоценных совят обратно в их мешок и продолжил путь домой, оставив коробейника в придорожной канаве, где он возлежал на спине в окружении своего товара и весенних цветочков, играя на свирели.
Пока я шел к дому, энергичные крики совят вдруг; напомнили мне о кулинарных проблемах, проистекающих из моего нового приобретения. Было очевидно, что Человек с Бронзовками не кормил своих подопечных. Я не знал, как долго они находились в его владении, но, судя по крикам, они здорово проголодались. Жаль, говорил я себе, что мои отношения с Лесли малость осложнены, не то я упросил бы его подстрелить для моих младенцев несколько воробьев или крысу-другую. Теперь же оставалось только положиться на мамино неизменное добросердечие.
Маму я застал на кухне; одной рукой она лихорадочно размешивала бурлящее содержимое огромного котла, в другой держала поваренную книгу, которую сосредоточенно изучала сквозь запотевшие очки, безмолвно шевеля зубами. Я извлек из мешка совят с видом человека, принесшего бесценный дар. Мама поправила очки и поглядела на троицу шипящих и покачивающихся пуховых мячиков.
— Очень милые, дорогой, — рассеянно произнесла она. — Очень милые. Ты уж придумай для них
