опустили натруженные руки и выпрямили измученные спины.
— Ничего, тут теперь близко, а там в баню, и как новорожденные будете! — утешал их Крепень. — Баней-то мы и теперь богаты, за дровами далеко не ходить, воды тоже — хоть залейся! Давай, Горденя, за весло берись, видишь, люди устали!
Как видно, староста не привык жалеть свое могучее и непутевое дитятко, и Горденя, не споря, послушно взялся за весло.
— Как устроитесь, приходи, мы тебе отвар сделаем. — Дивина, оставшаяся на берегу, махнула Домораду. — Моя матушка кого хочешь на ноги поставит, вон люди не дадут соврать!
— Это точно, — закивали радегощцы.
— Смотри, отец, у тебя вон губы уже синие и дышишь, как будто струг на руках нес, — предостерегла девушка, окинув купца взглядом. — Заворачивай к нам, а то не было бы хуже!
После борьбы с гатью и блужданию по лесу Доморад и впрямь выглядел не лучшим образом: побледнел, дышал тяжело и невольно хватался за сердце.
— Иди-ка ты, отец, прямо сразу, а? — предложил Зорко. — Что я, сам людей и товар не устрою? И пошлину заплачу, за всем пригляжу, а потом к вам зайду. А ты иди сейчас, чего тебе ходить туда-сюда?
Слова его убедили купца, да тот и сам слишком устал и очень хотел поскорее на покой.
— Пожалуй. — Доморад устало кивнул. — Поезжайте, а я тут... с девушкой... — Он посмотрел на Дивину и улыбнулся сквозь одышку.
— Иди с ним. — Зорко глянул на Зимобора, которому стал доверять после двух совместно проведенных дней. — Помочь там, если что. А мы потом подойдем, как все устроим.
Зимобор спокойно кивнул, надеясь, что никто не заметит, как он рад.
Дивина повела их обратно по улице. На их дворе, кроме обычных построек — хозяйской избы, хлева, курятника, баньки, погребка, покрытого зеленым дерном, — имелась еще одна просторная изба — беседа, в которой зимой женщины собирались на посиделки.
Летом, когда через Радегощ ездило много торговых гостей, ее использовали как еще один гостиный двор. Только войдя в ворота, Зимобор сразу заметил, что по всему двору, особенно возле избы, были навалены охапки чуть подсохшей травы, дедовника и полыни, издававшей резкий пряный запах. Конечно, неудивительно, что на дворе у травницы сушатся травы, но зачем полыни-то столько?
— Пестряйка! — на ходу крикнула Дивина в соседний двор. — Бабуля! Баба Осташиха! Помогите баню натопить, гости у нас, а матушка еще не вернулась!
Пока соседка с сыном топили баню, Дивина дала Зимобору и Домораду умыться и посадила их за стол. Угощения были сплошь лесные: хлеб из белокрыльника, печеные корневища камыша и рогоза и... молоко. Зимобор, забывший его вкус, сперва был изумлен, как сумели сохранить корову в долгой голодной зиме, но молоко оказалось лосиным.
— У нас лосиха взрослая, трехгодовалая, годовалый бычок-лосенок и новорожденная телушка, этой весной только принесла! — с гордостью объясняла Дивина.
— Дома держите? — расспрашивал Доморад. — Надо же, чего только люди не придумают!
— Ну да. Днем их Пестряйка с сестрой в лесу пасут вместе со своими, а на ночь в хлев ставим. Молоко берем, сколько можно, потом бычка забьем — мясо, шкура, кость будут. Коров-то во всем городе одиннадцать голов осталось, и те все в детинце. А в прежние годы на каждом посадском дворе были, и не по одной. А теперь вот лоси у людей. Жить-то надо. У кого бычки, у кого телушки. Мы с матушкой по лесу ходили, лосих с телятами искали и с собой забирали. Здесь людям раздали, по хлевам расставили. Их прокормить легче — они же осину, и дуб, и чего только не едят!
— Как это — лосиху в город привести! Сроду не слышал! — Доморад едва ли поверил бы, если бы Зимобор не подтвердил, что уже видел в здешнем лесу лося с боталом на шее. — Разве лосиха пойдет за человеком? И разве лосят своих даст забрать?
— Даст, если уметь с ней говорить.
— Говорить?
— Да. Я с любым зверем умею говорить. Хоть с медведем.
— Кто тебя научил?
— Лес Праведный. Я у него росла. Знаешь, бывает, что Лес Праведный забирает к себе девочек, если потерялись, или по обету отданы, или матерью в злой час прокляты. Он их держит у себя, растит, уму-разуму учит. А потом выводит отбратно к людям.
— Чудеса! — только и сказал Зимобор, глядя на Дивину, и сам не знал, что ему кажется большим чудом — ее лесное воспитание или ее красота.
У всех славян имелись предания о Лесе Праведном[27]. Они шли из той глухой, дремучей древности, когда лес был и единственной средой обитания человека, и защитой, и кормильцем, и главным божеством, тем и этим светом. Оттуда, из леса, приходило богатство — дичь, мех, дерево, мед, — там же можно было нарваться на смертельную опасность, попасть под падающее дерево, повстречать разъяренного зверя, завязнуть в болоте, просто заблудиться и пропасть. Оттуда выходили зимой стаи голодных волков под предводительством своего хромого хозяина-боротня, туда же уходили души умерших предков, навеки растворяясь в чащобе, чтобы потом лишь шепотом листвы и мерцанием болотных огоньков давать о себе знать потомкам. Лес Праведный был воплощением дремучей чащи, общим предком, повелителем мира на грани того и этого света, как и сам лес, способным богато наградить или жестоко покарать. О нем рассказывали и то, что заблудившихся или уведенных из дома детей он собирает у себя, оберегает, учит, а потом возвращает, если родители сумеют их найти. Зимобор слышал об этом, но не думал, что когда-то ему удастся повидать девушку, воспитанную Лесом Праведным. Впрочем, из Радегоща до той дремучей чащи на грани было гораздо ближе, чем из Смоленска.
Из бани Зимобор вышел уже совсем другим человеком — в чистой рубашке, одолженной ему Зоричем, с мечом у дорогого пояса, с гривной на шее. Влажные волосы подсыхали и завивались на концах в крутые кольца, только башмаки пришлось пока оставить сушиться, но и без них сразу было видно, что перед вами не водяной, а вполне приличный парень хорошего рода.
В избе уже сидела мать Дивины, зелейница Елага. Вошла она, как видно, только что и едва успела поздороваться с Доморадом, а теперь сидела на лавке, устало уронив руки. Рядом на столе, на расстеленном большом платке, высилась целая груда увязанных в пучки разных трав. Дивина уже возилась, разбирая травы, в избе висел густой свежий запах земли, влаги и зелени.
Увидев Зимобора, Елага поднялась и поклонилась гостю. Зимобор отметил, что лицом мать и дочь совершенно не похожи, но в выражении глаз у них было что-то общее — какая-то тайна, скрытый намек на нечто важное.
— Здравствуй, матушка, извини, что незваны пришли! — Зимобор низко поклонился хозяйке. — Дочка твоя нас обласкала, накормила. Спасибо вам, не сказать какое огромное! Что бы мы делали без вас — ума не приложу, пропали бы в болоте совсем!
— Ведь сам не знаешь, какую правду сказал, — пропали бы, истинно так! — Елага улыбнулась разговорчивому парню. Его карие глаза смотрели ясно и весело, в его искренней благодарности не было ни капли лести, и даже она, опытная женщина, чувствовала такое тепло в груди, как будто вдруг явился ее собственный родной сын. — Ну, ладно, ужинать будем, — сказала хозяйка, снимая со стола платок и травы.
Дивина мельком улыбнулась и побежала к печи. Там уже был готов горшок, из которого доносился вкусный запах вареной рыбы. Вкусным теперь было решительно все, что съедобно, и жевать привыкли все, что жуется...
В придачу к похлебке из речной рыбы с теми же кореньями Елага каждому отрезала по маленькому кусочку хлеба, а Дивина потом заботливо собрала с доски все крошечки до самой маленькой.
— Тяжело вам приходилось тут? — расспрашивал женщин Зимобор.
— Еще бы не тяжело! — ответила Елага. — И теперь тяжело, а когда легче будет, только боги знают.
— Крепись, матушка, с этого лета гораздо лучше дела пойдут! Я ведь видел ваши зеленя на полях — хорошие зеленя, дружные! Дадут Велес и Макошь хороший урожай, из-за пирогов не увидите, кто напротив за столом сидит!
