Исбьёрн сын Стейнара – не слишком завидный жених после конунга!
Сольвейг покачала головой, но вслух ничего не сказала.
– Асвальд будет тебе не слишком благодарен за эти озарения! – Сёльви, обладавший более серьезным нравом, посмотрел на Эрнольва с некоторой тревогой. – Наверняка скажет, что это ты придумал ему назло!
Эрнольв пожал плечами:
– А что я могу сделать? Мы все такие, какими родились. Если его честолюбие родилось раньше него. Я ему не желаю зла, но здесь речь идет о благополучии всех фьяллей...
Сольвейг молчала, опустив глаза. Эрнольв, несомненно, прав. Но поймет ли его правоту Асвальд? И что скажет Эренгерда?
– Любопытно, как это понравится самой девочке?– сказал Сёльви и подтолкнул брата локтем. – А?
–Ага! – согласился Слагви. – Отец, мы, пожалуй, поедем с вами. Сольвейг, а ты? Наверное, ей там грустно и одиноко с одной рабыней.
Сольвейг неопределенно повела плечом. Она еще не решила.
Когда большая десятивесельная лодка из Пологого Холма пересекла фьорд и двинулась вдоль берега к устью, Сольвейг попросила высадить ее пораньше, возле корабельных сараев усадьбы Висячая Скала. И Асвальду, и Эренгерде неплохо бы узнать о новостях, которые могут так решительно переменить их судьбу. По пути от моря к усадьбе Сольвейг волновалась, как всегда, когда кому-то из ее близких грозили волнения. Она лучше всех знала страшное честолюбие Асвальда, его горькую тайную зависть, которую он скрывает от других и потому она пожирает его изнутри. Он от рождения одарен всеми благами судьбы, но ревнив, как дракон, и не выносит чужого превосходства. Но быть лучше всех может только бог, а считать себя лучше всех может только слабоумный. Собственный нрав – корень счастья или несчастья человека. У Асвальда много настоящих достоинств – он умен, смел, настойчив и умеет быть благодарным, хотя и по- своему. Но если бы богиня Фригг спросила у Сольвейг, какого блага она желает Асвальду сыну Кольбейна, он ответила бы: такой же счастливый нрав, как у Эрнольва Одноглазого.
В усадьбе Висячая Скала ворота стояли открытыми, по двору прохаживались служанки и мимоходом старались заглянуть в раскрытые двери одной из бревенчатых кладовок, пристроенных к большому хозяйскому дому. Сольвейг направилась было к дверям дома, но жена управителя махнула ей рукой на клеть. Сольвейг заглянула туда.
Все пространство клети было загромождено мешками, а среди них, как охапка цветов на камнях, пестрел большой раскрытый ларь. На откинутой крышке были разложены цветные ткани, какие-то разноцветные меха с ворсом разной длины. Эренгерда сидела на мешке и держала в руках длинную нитку блестящих бус, а какой-то молодой барландец стоял возле нее на коленях и тихо рассказывал что-то, водя пальцем по узору бляшки в ладони у Эренгерды. Едва Сольвейг встала в дверном проеме и на них упала тень, как они тут же вскинули головы и отпрянули друг от друга; до этого Сольвейг успела бросить на них только один взгляд, но больше и не требовалось. Казалось бы, ничего особенного, на любом торгу можно увидеть нечто подобное. Но женское чутье сразу открыло Сольвейг правду. Ухватившись за дверной косяк, она застыла в нерешительности: ее тянуло убежать. Зря она сюда пришла. Но разве она знала? Разве могла подумать?
– Здравствуй, светлый альв! – Эренгерда вскочила и бросилась навстречу Сольвейг с такой поспешностью, точно за спиной у нее вдруг вспыхнуло пламя. – Ты так вовремя пришла, я хотела послать за тобой. – Она с разбегу обняла Сольвейг, и нитка сердоликовых бус, зажатая в ее руке, тяжело ударила Сольвейг по боку. – Смотри, какое чудо! – Эренгерда подняла руку с бусами, потом махнула назад. – Посмотри, сколько всего! Там есть такой ковер, я такого никогда не видела! Посмотри! Такого наши с Квиттинга не привозили!
Она была румянее обычного, и ее оживление отдавало чем-то лихорадочным. Стараясь скрыть смущение, Сольвейг позволила подвести себя к ларю.
– Так это и есть светлый альв Аскефьорда, Сольвейг дочь Стуре-Одда? – Молодой барландец оживленно шагнул ей навстречу, улыбаясь с такой радостью, будто только о ней и мечтал. – Я о тебе столько слышал! Твои братья все время нашего похода только и твердили о своей сестре! Я уже как будто месяц тебя знаю. Может, и ты обо мне слышала? Я – Гельд Подкидыш. Ты слышала?
– Да. – Сольвейг кивнула и бросила на него беглый взгляд. Он отлично владел собой, но глаза веселого барландца не улыбались, а мысли были сосредоточены на чем-то совсем другом.
– Смотри! – Эренгерда показала ей ковер из гладкой оленьей шкуры, на котором виднелся пестрый и причудливый узор из нашитых полосок разноцветного меха. – Это от бьярров! Ты когда-нибудь такое видела? Я непременно хочу купить!
– Красиво, – сказала Сольвейг и погладила ковер. – А где Асвальд?
– Он с утра уехал к конунгу. Ему дома не сидится. Все боится, как бы Эрнольв или Хродмар не совершили больше подвигов, чем он.
– Посмотри – тут есть бусы, серебряные обручья и подвески, кое-что из хороших тканей! – Гельд наклонился к ларю и привычно поворошил в нем, так что пестрые ткани заблестели на солнце. – Можешь взять то, что тебе понравится! Я буду рад сделать подарок сестре Сёльви и Слагви!
– Благодарю тебя. – Сольвейг учтиво посмотрела на него, но подарки сейчас занимали ее мало. – Ты лучше бы сделал подарок невесте конунга. Ей это нужно, а тебе ее дружба пригодится больше, чем моя.
«Невесте конунга?» Гельд и Эренгерда глянули на нее с изумлением, на лице Гельда отразилась настороженность, а Эренгерды – беспокойство.
– Я говорю о той девочке, Борглинде, – пояснила Сольвейг. – Мы утром были в Пологом Холме. Эрнольв придумал... Он говорит, что конунгу было бы неплохо взять в жены эту девушку, из Лейрингов...
Барландец изумленно свистнул.
– Борглинду! – воскликнул он. – Вот это да! Вот это мысль! Она ни о чем таком и не помышляла, когда сюда ехала. Эрнольв ярл придумал? Это такой, с одним глазом, да?
– Да. Ты его видел? – спросила Сольвейг.
– Видел на пиру. И йомфру Борглинду я очень хорошо знаю, мы же вместе сюда ехали. Ну и ну!
В памяти Гельда мелькнуло бледное, хмурое лицо Борглинды, каким оно было во время путешествия на «Щетинистом». На миг ему стало стыдно: он совсем забыл о ней, ни разу не зашел в усадьбу конунга навестить ее, хотя мог догадаться, что ей тут одиноко и тоскливо. Но мысли о Борглинде были быстро вытеснены другими. Борглинда была далеко и относилась скорее к делам. Рядом, даже ближе – в самом его сердце, была Эренгерда, и почти сразу Гельд подумал о том, что эти перемены могут означать для нее. И для него.
– То есть конунг может обзавестись совсем другой невестой... – задумчиво проговорил он и многозначительно посмотрел на Эренгерду. – Кое-кому это может не понравиться...
– Асвальду совсем не понравится, – со вздохом сказала Сольвейг.
– А кое-кому – совсем наоборот, – продолжал Гельд, не сводя глаз с Эренгерды.
– Она может не захотеть, – сказала Эренгерда, тоже глядя на Гельда.
Он не ответил. Желания Борглинды его сейчас занимали мало. Или Эренгерда сказала о себе?
Сольвейг еще немного постояла, потом обронила: «Я пойду в Аскегорд», и вышла из клети. Гельд и Эренгерда опять остались вдвоем. В раскрытую дверь кладовки лился яркий свет, блестело мягкое солнце ранней, еще бесснежной зимы, и они стояли по сторонам этого светлого столба, как на разных берегах реки. В середине столба пламенел открытый ларь, полный разноцветных тканей, блестели ворсинки чистого меха, но никто на них сейчас не смотрел. Гельд не сводил глаз с Эренгерды, и взгляд его были многозначительно требовательным, как будто она прямо сейчас должна что-то решить. Эренгерда тряхнула головой: ничего подобного! Чего он может от нее ждать? Но что-то не пускало ее уйти, и она опять села на мешок. Даже в нынешней растерянности ее не оставляло смутно-приятное чувство от того, что Гельд здесь, рядом с ней.
Гельд сел прямо на пол возле Эренгерды и посмотрел снизу вверх ей в лицо.
