– Если бы я был конунгом, я бы не променял такую невесту, как ты, на саму богиню Фрейю, – сказал он. – Но я буду только рад, если он рассудит по-другому.
– Что ты понимаешь в делах конунгов? – строго спросила Эренгерда.
Она-то очень хорошо понимала Гельда и сама перед собой стыдилась этого. Ничто не может связать ее с торговцем, но он явно думал иначе, и она не могла избавиться от странного чувства зависимости. Не говоря ни слова, он как-то ухитрялся заставить ее думать так же, как он. Мало того, что он вечно попадался ей на глаза в усадьбе, и даже сидя в девичьей она думала о нем. С той первой встречи на берегу Гельд сделался серединой ее мира, и Эренгерда, даже где-то вдали от него, все время чувствовала эту середину, кожей ощущала расстояние между ней и собой и против воли тянулась к ней. Новое чувство и удивляло ее, будило любопытство, и возмущало, поскольку было направлено на простого торговца. Она согласилась наконец посмотреть товары, надеясь напомнить себе самой, кто он и зачем здесь, но ничего не вышло. Стоя рядом с ним, она оказалась захвачена и поглощена, и даже не всегда понимала, что он ей показывает.
– В делах конунга я, конечно, не понимаю ничего, – легко согласился Гельд. – Не в пример иным высокородным девам, которым честь рода повелевает много думать о делах конунга... и о самом конунге, даже если им этого совсем и не хочется.
– Что ты несешь? – снисходительно спросила Эренгерда.
– Не знаю. – Гельд снял соломинку, приставшую к ее платью, при этом слегка коснулся ее колена, и Эренгерда поспешно отстранилась, как будто это могло быть опасно. – Когда-то я умел считать, взвешивать серебро, разбирался в товарах и знал все дороги Морского Пути. Сейчас меня, похоже, хватит только на любовные стихи.
– Перестань! – с тихим, но неподдельным возмущением отозвалась Эренгерда. – Ты сумасшедший! Если кто-нибудь услышит, если мои родичи узнают, то тебя выгонят из дома. Это самое лучшее. Мой брат уже...
– Твоему брату сейчас будет не до того. Ведь я прав: это он хотел сделать тебя женой конунга, а не ты сама?
Гельд снизу заглянул ей в глаза, и Эренгерда отвернулась.
– Не смей! – приказала она. Ум ее возмущался при мысли, что он берется разбирать желания конунга и ее собственные. – Что тебе за дело? Даже если бы конунг умер...
«... я никогда не вышла бы за тебя» – Гельд отлично понял ее умолчание и не ответил. Ответить было нечего, он ей неровня. С благословения самого Хеймдалля дочь Херсира вышла замуж за ярла, и так повелось на все века. Так чего же он, торговец без рода и даже без племени, хочет от Эренгерды, дочери Кольбейна ярла и сестры Асвальда ярла? Он сам не знал, Разве что... ее любви. Но как она может любить его, если выйти за него она не может? Это уж слишком много! Но Гельд не хотел ничего знать. Всю жизнь веселость нрава не мешала ему быть благоразумным, но сейчас в нем словно что-то сорвалось. Чувство, неподвластное разуму, выбрало ее и стремилось к ней, только к ней.
– Да, ты завидная невеста для любого конунга! – негромко протянул Гельд, глядя не на Эренгерду, а куда-то в стену. – Нет такого достоинства женщины, которого ты не имела бы. Это первое, что я услышал, когда сошел здесь на берег. И тот, кто это сказал, был трижды прав! – Гельд повернулся так, чтобы смотреть прямо ей в лицо, и продолжал, улыбаясь и глазами словно бы вбирая ее в себя: – Ты прекрасна и нежна, как богиня Фрейя, разумна и мудра, как сама Фригг, отважна, как Скади, добра и милосердна, как Ловн[75]...
– Перестань! – с напором отчеканила Эренгерда. Суровый приказ требовалось сопроводить суровым взглядом, но она не смела посмотреть на Гельда. Все это она так или иначе слышала раньше от других и принимала с дружелюбной улыбкой. Но сейчас ей казалось, что Гельд над ней смеется. И притом слушать его хвалы было приятно, но она стыдилась своего удовольствия. Все это было мучительно, досадно, но почему-то Эренгерда не находила сил, чтобы встать и уйти. Какое-то чувство, что было сильнее ее самой, властно приковало ее к этому месту, где был Гельд воспитанник Альва.
– Разве я сказал хоть что-то плохое? – Гельд приподнял брови и улыбнулся. Ее смущение было его победой, прорванным строем ее гордости и уверенности. – Я готов повторить все это хоть перед тингом. Но главные твои достоинства – верность чести высокого рода. Знатная дева должна быть послушна воле родных. Ты всегда и во всем поступишь так, как тебе велят отец и брат, ведь верно? Если они захотят, ты выйдешь за конунга, захотят – за... кого-нибудь другого.
– Я не кобылица, на которую хозяин надевает узду и ведет куда хочет, – ответила Эренгерда. Она ясно видела расставленную ловушку, но не могла позволить ему так говорить. – Никто не заставит меня делать то, что мне не нравится. Я сама вправе решать, каким будет мое счастье.
– Вот это речи, достойные валькирии! – одобрил Гельд. – Я только не понимаю, почему ты не глядишь на меня. Я так уродлив? Но уж не хуже ваших доблестных ярлов. Или ты почему-то боишься смотреть мне в глаза?
– Я ничего не боюсь. – Эренгерда сделала над собой усилие и улыбнулась, глянув прямо в его светлые и бессовестные глаза. Она изо всех сил старалась придать своему лицу и взгляду привычный мягкий задор: ведь этот разговор не может быть ничем иным, кроме затянувшейся шутки. – Мне нечего бояться. Мой род защищает меня и от зла, и от глупости. Если мне нравится слушать чью-то болтовню, то это не значит, что я все брошу и побегу хоть в Эльденланд.
Гельд молчал, выдерживая ее взгляд и стараясь казаться таким же веселым. Но душу его пронзило холодное чувство поражения. Ни шутками, ни лестью, ни вежливыми насмешками он не мог ее пронять: она неизменно держала себя в руках. Только на вид она мягче своего заносчивого брата – сбить ее с толку и заставить поступать по-своему гораздо труднее! Видит богиня Сьёвн[76] , он ни на миг не стал бы навязывать ей своего общества, если бы знал, что не нравится ей. Но он ей нравился, и Гельд, привыкнув понимать людей, был уверен в этом и сейчас.
– Я скажу отцу, что хочу этот ковер! – Эренгерда решительно встала и оправила платье. – А значит, что скоро такие ковры захочет весь Аскефьорд. Если ты сейчас поедешь к бьяррам и привезешь еще десяток, они быстро разойдутся. По-моему, это будет неплохая благодарность за помощь моему брату.
– Ты совершенно права, о Фригг ожерелий! – Гельд тоже встал и шагнул к ней. Он не собирался уступать. – Но у бьярров холодно и море зимой замерзает. Так что я, если твои родичи не против, останусь у вас до весны. Или тебе это не нравится?
Эренгерда выразительно пожала плечами и даже склонила голову набок: что мне за дело, уедешь ты или останешься? Она шагнула к двери, Гельд взял ее за руку; она положила вторую руку на дверной косяк, хотела ступить на порог, но Гельд обнял ее сзади за талию и склонился к ней. Чуть слышно ахнув, Эренгерда толкнула его локтем, но не посмела повернуть лицо. Она рванулась вперед, пытаясь просто убежать от опасности, но Гельд с силой удержал ее и поцеловал сзади в висок; Эренгерда рванулась снова, и он выпустил ее. Она выбежала во двор, сделала несколько быстрых шагов, потом опомнилась и пошла медленнее. Ее била дрожь, живое, не проходящее ощущения его объятий казалось приятным и страшным. Лицо ее горело, она не смела обернуться и была полна смятения. Что он себе позволяет! Да этого никто не позволяет! Мало ли кому она нравится, но чтобы Исбьёрн или Торлейв... Наглец! Сумасшедший! Богиня Фригг! А если кто-то видел? А если увидит? Что увидит?
Уйдя в девичью, Эренгерда подошла к ткацкому стану и взялась за челнок, но руки ее дрожали, и она медлила, безотчетно расправляла нитки, опасаясь испортить работу. Она отчаянно боялась, что кто-то видел их с Гельдом – ведь это было почти на пороге клети. Мысль пожаловаться отцу и потребовать выпроводить торговцев не пришла ей в голову. Эренгерда сознавал это упущение, страх мешался со стыдом перед самой собой, все в ней бурлило.
Гельд стоял внутри клети над разложенными тканями и прислушивался, хотя ее шаги уже затихли. Если поднимет крик, пожалуется – прощай, Аскефьорд. Это и к лучшему. А если нет... Если нет... Это, пожалуй, еще лучше. Хотя совершенно непонятно, к чему может привести.
За несколько дней Борглинда понемногу обжилась в усадьбе Аскегорд, запомнила, где тут что, и даже узнала по именам кое-кого из здешних обитателей. Но, конечно, чувствовать себя здесь как дома она не могла.
Сидя днем в девичьей или вечером в гриднице – среди фьяллей, среди одних фьяллей! – она все
