Гельд усмехнулся, вспомнив, как они начали эту беседу,
– Я горжусь этим, как боевым шрамом, – сказал надеясь ее подразнить.
– Сотри! – взмолилась Эренгерда, подходя к нему и даже вытащила из рукава белый платок. – Ну, что ты! Ты хочешь меня опозорить? Мы же договорились!
– Сотри сама. – Гельд наконец остановился и подставил ей щеку.
Эренгерда протянула руку с платком, но он сделал маленький шаг назад. Она подалась ближе, он опять отстранился; начиная сердиться, Эренгерда решительно шагнула к нему, а Гельд вдруг подался ей навстречу и обнял. Ахнув, Эренгерда отшатнулась, но было поздно; Гельд крепко прижал ее к себе и стал целовать; отчаянно вертя головой, Эренгерда пыталась избежать этого, отклонялась назад, но деваться ей было некуда. Подставив ему щеку, она пыталась его оттолкнуть, упиралась руками в его плечи. Оставшийся в одиночестве разум призывал ее к бегству, но внутри разливалось пленительное тепло, голова кружилась, веки тяжело опускались, и все ее существо переполняла убежденность, что так и надо.
– Ну, ты... – еле выдохнула Эренгерда. – Ты еще не сын конунга! Пусти!
Гельд отпустил ее и, взяв платок из ее руки, стал вытирать щеку. Пусть кто-то не подумает, что он собирается добиваться ее любви силой. Придет час – и она сама его обнимет.
Этой ночью Эренгерда спала беспокойным, прерывистым сном. То и дело ей казалось, что она падает куда-то; она вздрагивала и просыпалась. Ей снилось чувство вины, будто она совершила какое-то неясное, расплывчатое преступление и с ужасом ждет неминуемого наказания. Проснувшись, как от толчка, она вздыхала с облегчением: это сон, никакого преступления нет. И тут же колола мысль: а Гельд? Разве она не дала почти что обещания бежать с ним из дома, если открытие Тордис будет хоть сколько-нибудь благоприятным? Пусть прямого обета произнесено не было, но Эренгерда чувствовала себя связанной по совести. И ей не сразу удавалось заснуть, томительное беспокойство заставляло вертеться и вздыхать. Что будет, во что все это выльется? Беда висела в темноте над изголовьем, не давала дышать. Как душно зимней ночью в закрытом покое, где тлеет очаг и спят два десятка женщин! И старая Хрефна так натужно кашляет в своем углу, что тут и с самым легким сердцем не заснешь.
Утром Эренгерда поднялась раньше всех в доме и сама разбудила служанок. Но из девичьей она не выходила до тех пор, пока все домочадцы и гости усадьбы не покончили с едой и не разошлись из гридницы. Почему-то она не хотела видеть Гельда раньше назначенного срока, будто боясь злого глаза судьбы. Но утром она повеселела, ночное беспокойство рассеялось, При мысли о свидании с Гельдом ее пробирала дрожь; делалось страшно и весело. «Что ты делаешь? – вопрошала благоразумная часть ее души. – С кем ты связалась, дочь Кольбейна ярла? Чего ты ждешь от такой пылкой дружбы с торговцем? Брось, какой там сын конунга? Это же не сага, это жизнь. Конунги не подкидывают своих детей. Даже если Тордис и назовет его род, это еще не причина бросить своих родичей, Торбранда конунга и бежать в Барланд, где тебя ждет неизвестно какая жизнь! Страсть пройдет, и что ты будешь делать одна в чужой стране, если через год этот муж тебе надоест? На что ты променяешь родичей, богатство, власть конунга, почет и будущую славу своих детей? Опомнись, ты этого не сделаешь! Помечтаешь, поиграешь, но не сделаешь – на деле ты не такая сумасшедшая, как в мечтах!»
Все это было справедливо, и вторая, неразумная часть ее существа даже не пыталась спорить. Она просто жмурила глаза и притворялась глухой.
Для этого похода Эренгерда нарочно постаралась одеться понезаметнее: взяла коричневое платье и черную меховую накидку с капюшоном, чтобы спрятать золотистые волосы. Возле домика Тордис редко можно кого-то встретить: колдунья нарочно выбрала для жилья самую пустынную часть фьорда, переходящую в Необитаемый лес. Но все же осторожность не помешает.
Место, назначенное Эренгердой для встречи, было в Аскефьорде хорошо известно. Даже если кто- то застанет там Гельда раньше нее, он легко сможет объясниться любопытством. Через ельник змеилась довольно заметная тропа, ведущая к небольшой поляне, где с незапамятных времен стоял огромный поминальный камень. Он так прочно врос в землю, что на поверхности виднелось не больше половины. Когда-то давно на камне были вырезаны руны, покрывающие спину извивающегося дракона. Этот камень так и звали – Поминальный Дракон. Над землей виднелось не больше половины рисунка и надписи, но каждый ребенок в Аскефьорде знал ее наизусть. Камню приносили жертвы, возле него клялись и заключали договоры, и на земле среди увядших папоротников белело несколько пустоглазых овечьих черепов.
Приблизившись к поляне, Эренгерда осторожно выглянула между двух толстых елей. Гельд стоял к ней спиной и, похоже, пытался разобрать надпись на камне. Он был один, вокруг стояла тишина. Эренгерда неслышно шагнула на поляну, и Гельд почти тут же обернулся.
– И много тебе удалось прочитать? – быстро спросила Эренгерда, торопясь, пока он не сказал какой-нибудь глупости вроде «А, вот и ты!», «Я тебя ждал!» или «Я тебе так рад!»
Судя по просиявшему лицу, Гельд, и правда, собирался сказать что-то такое. Он опасался, что за ночь она передумает и не придет. А раз она пришла, значит, относится к их замыслу всерьез.
– Не так уж много! – сознался он, не отходя от камня и ожидая, пока сама Эренгерда к нему подойдет. – Дракон слишком глубоко зарылся.
– А я думала, ты знаешь только две руны! – поддразнила его Эренгерда.
Ее глаза смеялись, и Гельд улыбнулся в ответ.
– Я знаю все руны, которые могут принести пользу.
– По большей части, должно быть, любовные?
– А разве не они – самые полезные?
– Но ты понял хотя бы, как его звали?
– Дракона?
– Нет. Того, по кому поставлен камень. Его имя видно.
–Где?
– Найди сам!
Эренгерда подошла к камню вплотную, Гельд стал присматриваться к цепочке полустертых рун, что вились по спине дракона. Именем древнего конунга могут оказаться любые две или даже любая одна.
– Это один из наших прежних конунгов, – рассказывала Эренгерда. – Между прочим, – она засмеялась и бросила на Гельда лукавый, дразнящий взгляд, – его принесло в Аскефьорд морем! Жрецы сказали, что он – сын Тора. Он плыл по морю в щите, и там же лежал меч.
Гельд отлично понял ехидный намек: сыны богов приплывают по морю в щитах и с мечами, а в серых пеленках на пороге землянки торговца находят только... ну, скажем, младенцев менее почетного происхождения.
– А ты сама-то хоть знаешь, что здесь написано? – отозвался он, не отрывая глаз от надписи.
– У нас все знают. «Йоргерда приказала поставить этот камень по Торгьёрду, своему мужу и конунгу фьяллей...»
– А, вот, как его звали! – Гельд быстро поднял глаза и усмехнулся. – Торгьёрд!
– Конечно! – Эренгерда смеялась, не показывая досады, что проговорилась. Рядом с Гельдом ее наполнило вчерашнее волнение, само сознание рвалось на маленькие кусочки, и то, о чем говорили мгновение назад, уже казалось неважным. – Ты сам искал бы до вечера, а нам надо идти. Ты еще не передумал? Не испугался, что твой род окажется...
– Мне нечего бояться! – неожиданно жестко ответил Гельд и вдруг поймал руку Эренгерды, которой она слегка водила по рунам на камне. – Я сам не стану хуже, кем бы ни оказались мои отец и мать. Все люди ведут свой род от Аска и Эмблы. Это уже потом Хеймдалль поделил их на рабов, бондов, ярлов и так далее. А кровь у нас одинаковая.
– Да! – Эренгерда перестала смеяться и твердо встретила его взгляд. Каждый из них по-своему обдумал вчерашний разговор. – Кровь одинаковая, но честь – разная. И глупее глупого мне было бы отказаться от того, что мне назначено от рождения.
– Тогда зачем ты вообще пришла сюда? – Гельд сильнее сжал ее руку, и Эренгерда попыталась ее отнять, но он не пустил. – Если тебе нужна только честь, зачем отказываться от конунга?
Эренгерда смотрела ему в лицо и медлила с ответом. Конечно, множество острых, злых и презрительных слов рекой польются с языка, стоит только дат волю обиде. Но лицо Гельда, к которому она уже привыкла, было слишком близко. Она столько думала о нем за эти дни, как ни о ком за всю свою жизнь,
