Вспомнив, что все еще держит в руке окровавленный нож, Гельд нагнулся и стал неловко вытирать его о хвою и остатки увядших папоротников. Тело Орма лежало в трех шагах, похожее на камень и более мертвое, чем сам Поминальный Дракон.
– Глупая! – в досаде бросил Гельд, не глядя на Эренгерду. – Это же ради тебя! Чтобы он не пошел болтать по всему фьорду, что ты сошлась с бродягой… Тьфу! Так он хотя бы будет молчать! Хотя я бы предпочел, чтобы он молчал живым, а не мертвым! Что я должен сделать?
Эренгерда молчала и старалась сдержать рыдания. Она погибла, погибла! Зачем она его слушала, зачем решилась на это безрассудное свидание! Зачем не послушалась тех предчувствий, которые томили ее всю ночь! Тяжелые сны стали явью, вина обрушилась на ее голову, позор неминуем! Глупая! Зачем, зачем! Так хотелось, чтобы все это растаяло, как ночной кошмар, чтобы все стало как прежде, чтобы она знать не знала никакого Гельда!
– Что я должен сделать? – повторил Гельд, разогнувшись и убирая нож в ножны. – Какие у вас обычаи на этот счет? Завалить его камнями?
– Не нужно. – Эренгерда наконец сообразила, о чем он говорит. – Тут не пустые места, до ночи он так не долежит... Нужно скорее объявить об убийстве. Пока не увидел кто-то другой.
Понемногу Эренгерда взяла себя в руки. Теперь до нее дошло и то, что о ее участии в этом деле никто не узнает: Орм умер, а Гельд стал убийцей именно затем, чтобы ее не ославили. Она же ни в чем не виновата! Не было ничего такого, в чем она должна себя винить! И не родится у нее внук рабыни! Никогда!
Во тьме появился просвет, и Эренгерда дрожащими пальцами вытирала слезы со щек и ресниц. Ничего не будет, никто не узнает... Только бы никто не узнал.
– Где? – спросил Гельд. – Где объявить, у конунга?
– Нет. В ближайшей усадьбе.
– У вас?
– Нет. Тут ближе двор Аринкара Вязальщика.
– Эренгерда слабо махнула рукой в сторону моря.
– Может, лучше у вас? Тоже близко, и я... я ваш
– Нет, нет, у Аринкара! – Эренгерда заторопилась с чувством, что от этого зависит и ее собственное спасение. – Не волнуйся. Лучше все сделать по обычаю, по закону, тогда нас... тебя будет не в чем упрекнуть, когда дело будут разбирать. У Орма нет тут родни и побратимов, никто не будет тебе мстить, пока конунг не разберет дело. А ему ты скажешь, что Орм первый тебя оскорбил. Ведь он назвал тебя сыном рабыни, да? Это все поймут. Не волнуйся, у нас его не слишком любили. Кто он такой? Не лучше тебя, только что хирдман конунга...
– Да уж! – Гельд криво усмехнулся. – Еще хорошо, что он. Мог бы попасться Кари ярл – это было бы хуже.
– Гораздо лучше! Кари ярл сразу согласился бы молчать. И клятв не понадобилось бы, и этого... – Эренгерда лишь глянула в сторону тела и сильно вздрогнула. – А Орм слишком незначительный человек – он пошел бы болтать по всему фьорду, лишь бы придать себе веса. Он ухватился бы за любой способ прославиться.
– И это ему удалось. – Гельд тоже оглянулся на темнеющее тело. – Только слава вышла немножко посмертная...
– Иди! – Эренгерда взмахом руки указала на невидимое за ельником море. – Иди скорее! Я... Ах, я ничего не могу сделать!
Она опять прижала ладони к лицу и горестно потрясла головой. Она могла бы послать Кольбейновых людей охранять гостя, могла бы стать свидетелем, что Гельд был оскорблен первым... если бы могла сознаться в своем присутствии здесь. А это никак невозможно. Ее здесь не должно было быть, и надо забыть, что она здесь была!
На миг ей стало стыдно: Гельд ради ее чести подвергся смертельной опасности, а она ничего не может для него сделать! Но тут же стыд сменился отчаянным страхом: вот сейчас он уйдет к усадьбе конунга, и она больше никогда не увидит его. Ей хотелось подбежать и обнять его, но она не смела: за эти же стремления она уже наказана этим ужасом! На одежде и руках Гельда не было ни единого пятна крови, но Эренгерде казалось, что одно прикосновение к нему так запачкает ее, что людям на глаза нельзя будет показаться. Ее тянуло к Гельду и отталкивало от него; внутри нее что-то сжималось, как что дышать было трудно.
– Не бойся, – тихо сказал Гельд. Он понимал, что с ней творится. – Никто не узнает, что ты здесь была. Это я во всём виноват. Это я тебя сюда зазвал, из-за меня ты могла быть опозорена. Никто ничего не узнает. Для тебя все будет как раньше. Как ты сама хочешь. Не бойся.
Говоря все это, он ощущал пустоту и усталость. Он не боялся за свою участь. Вид отстраненно- напуганного лица Эренгерды вдруг убедил его: она совсем его не любит. Ни капли. Она боялась не за него, а лишь за свою честь. И это было хуже любого наказания, хуже смерти, потому что вся дальнейшая жизнь показалась бессмысленной. Скажи ему сейчас сама норна, что конунг немедленно присудит его к смерти, он пошел бы на смерть с тем же горьким безразличием.
Он смотрел на Эренгерду с чувством, что навек с ней прощается. Она не для него, дочь Ярла. Она красива, как белая звезда на темно-синем зимнем небе, и даже сейчас ее красота сладко и мучительно язвила, напоминала о пропавших надеждах. Ну, хватит!
Не решаясь попрощаться, Гельд сделал легкий знак рукой, повернулся и пошел прочь с поляны в сторону моря, где мельком по пути сюда видел две-три крыши какого-то жилья.
Эренгерда вначале стояла, глядя ему вслед, а потом вдруг осознала, что осталась на поляне наедине с мертвецом. Ее пронзил такой ужас, будто Орм уже оживает снова, чтобы переломать ей кости. Слегка ахнув, она повернулась и со всех ног бросилась бежать. Скользя на гнилых листьях и протянутыми руками отклоняя еловые лапы, она неслась сама не зная куда. Она боялась пустого леса и боялась показаться с таким лицом дома; но нестерпимее всего было стоять на месте, и она бежала через лес, точно быстрое движение давало ей возможность убежать от своего ужаса.
После того дня, когда Асвальд сын Кольбейна так своеобразно к ней посватался, Борглинда жила среди сплошных противоречий. Внешне ее положение заметно улучшилось: через два объявленных сговора она стала невестой Асвальда ярла и уже почти родственницей самого Торбранда конунга. Теперь женщины сами искали случая ей услужить, а мужчины, если она показывалась в гриднице, держались уважительнее прежнего. Теперь уж никто даже спьяну не лез к ней со своим кубком и не приглашал к себе на колени. Даже дома, на Остром мысу, она никогда не видела такого почета.
Но Борглинде было не до радости. В душе она жестоко бранила себя за трусость. Она струсила тогда на пиру, когда согласилась выйти за Асвальда. И выговоренная отсрочка не многого стоит. Надо было отказаться, отказаться решительно и еще сказать что-нибудь уничижительное: дескать, дочь Лейрингов никогда не будет женой врага своего племени... Но она не посмела, побоялась! Что толку теперь, в уголке девичьей, произносить про себя пламенные речи? Даже смешно! Вспоминая те мгновения, Борглинда ежилась. Взгляд Торбранда конунга околдовал ее, она не посмела ему противиться. Он колдун, колдун! Не зря даже горластый Кольбейн ярл умолкает, едва конунг откроет рот. А теперь возражать и отказываться поздно.
Встречая в гриднице Асвальда Сутулого, Борглинда старалась на него не смотреть. По Гельду она тосковала сильнее прежнего. Что она наделала! Выйти за Асвальда казалось все равно что променять горячее яркое солнце на бледную холодную луну. Чтоб его тролли взяли!
Утешало только то, что свадьба ожидалась нескоро. В согласии ее родичей Лейрингов сомневаться не приходилось, но получить его можно было не раньше, чем начнется условленный поход. А срок похода не был назначен. Теперь Борглинда имела представление о том, какие трудности беспокоят племя фьяллей и его конунга. Для нового похода требовалось оружие. Все до одного мужчины в гриднице имели на поясе меч, но ведь конунг должен как следует вооружить тех, кого еще позовет с собой. Расчеты на квиттингскую дань не оправдались. Торговая поездка Эрнольва ярла к вандрам много не дала, потому что вандры постоянно нуждались в оружии сами и использовали почти все железо, которое добывали. От предложенных поездок в Эльвенэс и на Квартинг тоже многого не ждали, потому что цены на железо с
