Ему отчаянно хотелось домой, к Альву Попрыгуну, хотелось в Аскефьорд к Эренгерде, хотелось даже на побережье, в Речной Туман – куда угодно, только бы к живым людям и подальше от повелительницы свартальвов. Чем дальше, тем труднее ему было изображать пылкую страсть к Далле – уж очень она была непохожа на женщину, которую он любил на самом деле. Но и не будь на свете Эренгерды, никогда бы ему не понравилась Далла: скрытная, тщеславная, упрямая, завистливая, себялюбивая и коварная, даже будь она прекрасна, как Брюнхильд и Гудрун вместе взятые. Женщина, достойная любви, должна быть доброй, открытой, приветливой... а если она знатна родом и горда, то гордость отнюдь не помеха доброте. Он знал такую женщину. Эренгерда ждет его, и если он справится с поручением Торбранда, то...
И Гельд снова поворачивался к Далле, значительно улыбался ей и прижимал руку к сердцу – к тому месту, где она когда-то начертила руну любовного огня. Успех его похода, а значит, счастье с Эренгердой, зависят от того, насколько он сумеет ей понравиться.
Когда впереди показались Горбатая гора и пастбище, отведенное Ульву, Далла изумленно обернулась к Гельду.
– Посмотри! – воскликнула она. – Мне не мерещится?
– А что такое? – Гельд посмотрел вперед. – Это оно? Вон то, зеленое? Это ведь Горбатая гора, да?
– В том-то и дело... Ну, да! Оно зеленое! Ты посмотри, – везде снег а там нет.
В самом деле: склон горы, к которой приближались хозяйка со своими людьми, был почти свободен от снега. На зеленой траве были хорошо заметны бело-серые катышки пасущихся овец.
– А я думал, здесь всегда так, – сказал Гельд. Он помнил, что находится в Медном Лесу, и ничему удивлялся.
– Как такое может быть всегда? Уж если снег идет, он засыпает всех!
Домик пастуха стоял в самом низу склона, и вскоре Ульв уже шел им навстречу. Опираясь на палку, закутанный в серый плащ из грубой шерсти с капюшоном, он выглядел уверенно и прямо-таки сливался с зимним пастбищем, как дух.
– Привет тебе, хозяйка! – крикнул он еще издалека и взмахнул над головой своей грозной палкой. – Ты уж приехала меня проведать?
– Да, хочу узнать, как ты справляешься. – Далла милостиво кивнула. – Не было ли ночью волков? Целы овцы? И почему тут нет снега?
– Овцы целы, волков я отогнал и снег тоже, – спокойно ответил Ульв.
– Как – отогнал снег? Что ты несешь?
– Я снежное заклятье знаю – скажу, и весь снег по сторонам разнесет, у меня не будет, – так же спокойно ответил Ульв. – Вон, посмотри.
Далла проехала на пастбище. Все овцы были целы: она пересчитала их три раза и получила одинаковое число. Гельд усмехался, покачивая головой, будто не знал, что об этом подумать. Его забавлял вид озадаченной Даллы. Она не умела хвалить за хорошую работу, а бранить было не за что.
Трое работников хмуро переглядывались и бросали на Ульва неприязненные взгляды.
– Видите, бездельники! – Хозяйка наконец нашла выход из положения. – Вот как надо работать. Вот таких людей надо держать в усадьбе! Человек знает и снежное заклятье, и волчье заклятье! А ты, Вадмель, знаешь хоть одно слово, кроме «дайте поесть» и «а пошел ты на...»? Молчишь? Теперь и эти-то позабыл! Смотри у меня!
Дав таким образом выход своим чувствам, Далла. благосклонно кивнула Ульву и поехала дальше, осмотреть заодно и соседнее пастбище. Отъезжая, они слышали, как Ульв громко и грубо орет, собирая овец. Кар вчера предлагал ему взять собаку, но он отвечал, что собака ему без надобности, только помешает. И верно: овцы повиновались его крикам и сбивались в кучу, как будто вокруг них с лаем носилась свирепая собака и кусала непослушных за ноги.
На заднем склоне горы, где раскинулось другое пастбище, Даллу ждали не такие утешительные вести. Трое здешних пастухов вышли ей навстречу, уныло понурив головы и всем видом изображая раскаяние.
– Опять! – гневно и горестно воскликнула Далла еще до того, как хоть один посмел поднять голову и раскрыть рот. – Что вы опять натворили, бездельники! Негодяи! Свинячьи дети! Что случилось! Опять тролль?
– Нет, это... Волк. – Один из пастухов кивнул на избушку, под стеной которой лежало что-то очень бесформенное, бело-красное, смерзшееся. В глаза бросались располосованные и окровавленные клочья овечьей шкуры с набитым в шерсть снегом. – Нашли утром у самого гребня... Ночью волки выли... Верно, зарезали...
– А вы где были? – гневно набросилась на них Далла. – Дрыхли у себя в избе? Болтали языками? Вы же слышали, что воют волки, должны были не спать, а беречь овец! Зажечь огонь, отогнать волков прочь! За что я вас кормлю, чтобы терять овец? Мерзавцы!
Далла потрясала плетью, и казалось чудом милосердия, что она не пускает ее в вход. Для собственноручной расправы она была слишком ленива, к счастью для ее челяди. Гельд стоял поодаль, полушутливо вжимая голову в плечи. Хозяйка Нагорья замечательно умела ругаться: каждый, кто вызывал ее неудовольствие, мгновенно ощущал себя смешанным с самой последней грязью и жалел, что родился на свет.
– Всех вас надо выгнать в горы, и живите там, как знаете! – бушевала Далла. – Мне такие работники не нужны! Пусть тролли вас там сожрут, больше ни на что вы не годны! Поглядели бы, как пасет стадо новый пастух! У него-то волки никого не тронули! У него даже собаки нет, а он лучше вас делает свое дело! Не жалуется, что ему, дескать, дают мало еды!
– Он... – Виновные пастухи переглянулись, – мы не знаем, но любой подумает, уж не он ли отгоняет волков от своего стада, чтобы бросились на наше...
– Да как вы смеете наговаривать! Сами не умеете работать, так вам жалко, что другие умеют! Ну, погодите! Если еще хоть одна овца пропадет, я вас всех выгоню взашей, а всех овец отдам Ульву! Пусть он один всех пасет, и то справится лучше вас! Тьфу! Отродья троллей! Чтоб вас великанша сожрала!
Негодующе разрубив плетью воздух, хозяйка поехала прочь. Трое пастухов провожали ее угрюмыми взглядами. В душе они были уверены, что уже попали в лапы к великанше, хотя и небольшой ростом и миловидной на первый взгляд.
– А что-то мне померещилось, что у этого Ульва кровь на бороде засохла, – бормотал по дороге Лодден. – Как будто он кому-то горло перервал...
– Уж больно хорошо он справляется с волками, – поддержал его старый Строк. – Видать, он с ними в дружбе. Может, и добычей делятся...
– Что вы там бормочете? – Далла гневно обернулась, и работники умолкли.
Через несколько дней в усадьбу Нагорье пожаловал еще один гость, и он явился совсем не так, как бродячий пастух по имени Ульв сын Ульва. Как-то после полудня в усадьбу прибежал один из виновных пастухов с заднего склона Горбатой горы – запыхавшийся, в мокрых башмаках, с выпученными глазами, – словом, как будто за ним гонится сам Фенрир Волк.
– Хозяйка! Где хозяйка? – вопил он. – Там, там!
– Что – там?
– Говори толком!
Во дворе его окружила челядь, и даже сама Далла вышла из дверей, не успев набросить ничего на платье.
– Там едут... С юго-запада, от Перепелкиного лога... Целая дружина, человек десять, не меньше, а то и двенадцать. Все верхом, все с оружием, а впереди самый главный! Богатый, в синем плаще, а вид такой грозный! Я его никогда не видел!
– Ты уверен, что едут сюда? – сурово спросила Далла. Она хмурилась, стараясь казаться строгой невозмутимой, но лицо ее заметно побледнело, и Гельд видел, что сердце в ней дрожит по-заячьи.
– А куда же? – Пастух глотнул холодного воздуха широко раскрытым ртом и закашлялся. – К кому же еще могут ехать такие важные люди? Тут больше и усилья-то нет... Не в Подгорный же Двор к Стюру Ремешку.
