в воображении любящего дяди, чем на самом деле. Тот Хродмар, которого она за эти дни узнала, не имел ничего общего с красотой и доблестью. Болезнь изуродовала лица и сделала всех фьяллей похожими друг на друга — она различала их только по тем местам, где они лежали. Гнойные маски, в которых терялись воспаленные глаза, бессознательные хриплые стоны, отвратительный гнилостный запах могли бы смутить кого угодно, но Ингвильда старалась не поддаваться страху и отвращению. «Ему же больно!» — слышался ей укоряющий голос Сигнехильды Мудрой. За себя она не боялась — в восемнадцать лет собственная смерть кажется слишком далекой, даже если чужая сидит на самом пороге.
Через несколько дней в землянке обнаружился первый мертвец. Ингвильда ждала этого, даже знала, кто первым умрет, но все равно огорчилась.
— Бедный Торд! — бормотал Модольв. Ингвильда удивилась, каким образом он еще различает своих людей. — Прикажи вашим людям готовить погребальный костер, йомфру, — с тяжелым вздохом добавил он. — Не могу поверить, что Торд пойдет к Хель. Он был славным воином и заслужил бы другую посмертную участь![4]
— Но ведь вы были в походе! — попыталась утешить его Ингвильда. — Может быть, Один рассудит, что он погиб в битве с болезнью!
Можно надеяться, что так… — бормотал в ответ Модольв, но среди морщин на его лбу, в его отсутствующем взгляде Ингвильда ясно читала ужас перед тем, что скоро и его племяннику, быть может, придется идти этим черным путем в подземелье… Не такого конца ему желали все, кто его любит!
Не сказав Модольву об этом, Ингвильда велела работникам готовить дров побольше. Она помнила, чему ее учила Сигнехильда, — на девятый-десятый день больные «гнилой смертью» начинают умирать. Срок настал, и мертвецы пойдут вереницей.
Уже к вечеру в землянке было еще три покойника.
Всю ночь Модольв не спал, а ходил между больными, склонялся к лицам, ловил ухом звук трудного дыхания. К утру умерло еще четверо, а у Модольва заметно прибавилось седых волос. Но племянник его еще дышал, пусть хрипло и со свистом, — он не хотел умирать. Ингвильда посматривала на него с недоверчивым любопытством — первым заболев, он первым должен был умереть. Однако он отчаянно цеплялся за жизнь, и это бессознательное упрямство в борьбе с самым страшным врагом вызывало невольное уважение и даже восхищение. Кое-что из того, что о нем рассказывал Модольв, определенно было правдой!
— Хродмар, ты же такой молодой! — горестно приговаривал Модольв, стоя перед лежанкой с молитвенно сложенными руками и глядя в страшную гнойную маску, под которой не видел, а только по памяти угадывал черты племянника. — Подумай о своей матери. Подумай: с Зоркого мыса поднимется дымовой столб, дозорные узнают «Тюленя», и по всем дворам закричат: «Корабль во фьорде!» Она прибежит на берег, увидит корабль, а тебя на нем не увидит… у нее разорвется сердце, она упадет и умрет прямо там, на берегу! Каково ей будет узнать, что ты умер на Квиттинге от «гнилой смерти», погиб от проклятия квиттингской ведьмы!
Какой квиттикгской ведьмы? — Ингвильда обернулась. — Я знаю, фьялли всех квиттинок считают ведьмами. Но это неправда! Ты же видишь, что я не ведьма!
— Ты — нет, добрая Фрейя* золота, это я вижу! — со вздохом ответил Модольв. — Но не все такие, как ты! Когда мы плыли на юг к Острому мысу, с нами повздорила какая-то ведьма. Это было не так уж далеко отсюда — возле утеса, кажется, он называется Тюлений Камень. У нее был волк, а мы приняли его за простую собаку. Хродмару не стоило ввязываться с ней в перебранку, но он такой — никому не позволяет себя задирать. А эта ведьма набросилась на нас безо всякой нашей вины! Она заставила Хродмара упасть в воду, а он с досады метнул в нее нож. Она увернулась, а потом пообещала, что нам не будет удачи, а из Хродмара скоро вырастет дерево. И вот — мы не нашли того, что искали на Остром мысу, а Хродмар…
— Этого не будет! — решительно ответила Ингвильда. Она не могла примириться с обреченностью, с которой говорил Модольв. — Из него не вырастет дерево. Он выздоровеет. Он молодой и сильный, он упрямый и любит жизнь. Он будет жить! Я знаю. Возле него сидишь ты один, а духа-двойника возле него нет.
— А ты умеешь видеть духов? — Модольв настороженно посмотрел на нее. — Я не знал.
— Все женщины в нашем роду знают много тайного. Здесь, в Прибрежном Доме, мы живем летом, а на зиму перебираемся в нашу внутреннюю усадьбу. Она называется Кремнистый Склон, и до нее ехать пять дней в глубь полуострова. Она лежит неподалеку от Раудберге. Знаешь эту гору? Там наше древнее святилище. Оно называется Стоячие Камни.
— То, из которого квитты прогнали великанов? Это в Медном Лесу?
— Да, раньше там было святилище великанов. Один великан и сейчас еще живет неподалеку.
— Ну, это бредни! — отмахнулся Модольв.
— Ничего не бредни! — строго возразила Ингвильда. — Я сама видела его не раз. Его зовут Свальнир Стылый, и он живет в Великаньей долине. А под горами Медного Леса когда-то давно жило чудесное племя — я не знаю точно, люди это были или альвы. Их называли ундербергами — «подгорными». Много поколений назад, когда люди только пришли к*Раудберге, это племя давало о себе знать. Ундерберги не могут выходить из-под гор днем, потому что не выносят солнечного света, но они оставляли свои товары в пещере. Ее называют Меняльной пещерой, она и сейчас есть, я была в ней. Только сейчас в нее уже никто не приходит. Не знаю, существуют ли ундерберги теперь. А тогда один из моих предков даже сосватал себе в жены женщину из этвго племени. Ее звали Синн-Ур-Берге, Синн Из-Под Горы. Она была мудрая женщина и знала много тайного. От нее все наши знания и способности. Правда, моей сестре досталось больше силы, чем мне, но, может быть…
— А что же я не вижу здесь твою сестру? Я даже впервые слышу, что у тебя есть сестра! Что же она не поможет тебе?
— Она боится «гнилой смерти».
— Тогда никаких волшебных сил в ней нет! — отрезал Модольв. — Настоящие колдуньи ничего не боятся!
Шесть суток Ингвильда и Модольв по очереди сидели возле Хродмара, прислушиваясь к его тяжелому дыханию. Ночью на седьмой день нарывы на его лице начали вскрываться. Серая гнилая жидкость вытекала, сохла на коже, застывала желто-бурой коркой. Вскрывшиеся язвы Ингвильда велела обкладывать листьями земляники, присыпать порошком корня аира, мазать мазями из багульника и сушеницы. На его лицо нельзя было смотреть без содрогания, но Ингвильда уверяла Модольва, что это добрый знак.
— Те, кто умерли, умерли раньше этого! — с воодушевлением надежды говорила она. — Раз гнойники вскрываются — значит, он может выжить! Разве я не это тебе говорила! Он выживет! Только не позволяй ему и другим чесаться. От этих корок у них будет страшный зуд, но моя бабушка говорила, что если позволить им расчесаться до крови, то они непременно умрут.
Ее радость мог бы понять воин, в разгар долгой и жестокой битвы вдруг ощутивший, что ряды противника дрогнули и начинают подаваться назад. А противницей Ингвильды была сама Хель! Впервые ей приходилось выдерживать такую жестокую битву почти без помощи, без чужих советов и наставлений, и от первого робкого проблеска успеха у нее вдруг так прибавилось сил, как она и не ждала. Она ощутила себя другим человеком — еще не таким мудрым и умелым, как была бабушка Сигнехильда, но уже на пути к этому! Ингвильда ликовала в душе, словно сама родилась заново.
— Должно быть, бабка многому успела научить тебя, — заметил Модольв. — PI смелость твоя достойна твоего знатного рода. Как, ты говоришь, называлось то чудное племя — ундерберги?
— Ты знаешь, духи умерших предков сопровождают живых, — сказала Ингвильда. — И моя бабка сейчас со мной. Еще когда я увидела на отмели ваш корабль, мне как будто кто-то изнутри подсказал, что у вас беда. Это была она.
Модольв окинул горестным взглядом темную землянку. Все хирдманы были дороги ему, каждому из них он доверял, как родичу, — иначе нельзя в походе. Кого еще заберет ненасытная Хель?
— Да, я теперь часто думаю о вмешательстве духов! — со вздохом сознался он. — Послушай, йомфру… Я слышал, у вас тут есть какой-то священный камень, где живет тюлень… Может, если мы принесем ему жертвы, он помилует моих людей?
