у Дага в земле слэттов прибавится сил. В мире нет ничего отдельного.
Женщины, челядь, хирдманы, сидящие вокруг очага, не сводили с нее глаз, точно слушали саму норну. И внимательнее всех была Хельга: мудрость бабушки указывала дорогу силам ее души.
— Все связано и все связаны! — тихо и ровно продолжала Мальгерд хозяйка. — Мы связаны с тем, о ком думаем, даже если он об этом не знает, и своими мыслями отнимаем силы или прибавляем ему сил. Мы должны что-то сделать, мы должны стать сильнее, и тогда Даг станет сильнее тоже.
— Я знаю, — выдохнула Хельга, едва лишь Мальгерд хозяйка замолчала. — Я знаю, кто нам поможет. Я найду…
Хельга смотрела вокруг, видела знакомые лица, знакомые до последней щелки стены, полки с посудой, котлы на потолочных балках, на камне возле очага старую миску из березового корня, где на краю виднелись следы зубов — это Равнир однажды поспорил с Сольвёр, что пронесет в зубах через весь дом миску, полную горячей каши. (Пронес, ничего.)
Да, Ворон прав: она слишком крепко привязана ко всему этому, каждый человек и каждая вещь здесь — продолжение ее самой. Но среди этих знакомых лиц и вещей ей невидимо мерещился еще один взгляд — взгляд Ворона. Если уж она так неразрывно связана с тем и с другим, но нужно попробовать, как тогда, с рунной палочкой Гудфриды, обратить силу Ворона на помощь человеческому миру.
— Мы готовы! — первым сказал Равнир, а за ним и другие закивали, мельком переглядываясь. — Но за такое дело надо взяться умело.
— Я знаю, у кого мы попросим совета! — ответила Хельга.
— Если ты имеешь в виду старую Трюмпу, то я бы не… — начала Троа.
— Нет! — Хельга мотнула головой. — Нам даст совет сам Один.
— Так это правда? — ахнула Сольвёр.
— Что?
— Что ты… Что ты умеешь разговаривать с Восточным Вороном? — несмело закончила Сольвёр и посмотрела на Хельгу отчасти виновато, будто заранее просила прощения, если неправа.
Хельга помолчала. Только сам Один и знает, каким путем люди все узнают друг о друге, но в конце концов те, с кем ты дышишь одним воздухом, знают о тебе все и никаким открытиям не удивятся.
— Это правда, — просто сказала Хельга. — Восточный Ворон слышит меня, а я слышу его. Он даст нам сил. Нужно только, чтобы мы решились. Ведь мы решились?
Она оглядела кухню, внезапно ставшую местом «домашнего тинга». Все сидели, и только она стояла возле очага, как конунг, призывающий своих воинов к походу. Маленький конунг в шерстяном платье, с двумя бронзовыми застежками на груди, волной темно-русых волос и чистыми, как весенняя вода, серо-голубыми глазами…
Вечером, когда небо посинело и стало одного цвета с морем, Хельга, закутанная в меховую накидку и с натянутым на самое лицо капюшоном, вышла за ворота усадьбы. Ауднира она совсем не боялась, зная, что уже находится под защитой. Ведь Ворон сказал: «Я всегда буду с тобой…»
На берегу она остановилась, глядя в сторону вершины фьорда. Море было синим, небо было синим, несколько вытянутых каменных островков между двумя берегами напоминали заснувших драконов. На горах лежал снег, а над горами поднимались облака, почти тех же очертаний, только белее, и казалось, что это не облака, а другие горы, только чуть подальше. Между двумя горами висела низкая, огромная, белая луна, совсем круглая, лишь чуть затененная плывущими мимо прозрачными серыми облаками. Весь мир спал зимним сном, и боги весны спали. Только жадный мертвец, обиженный при жизни, сидел над кучей награбленного добра и скалил зубы на луну, солнце умерших. И зоркая судьба, укутанная в синий плащ зимней мглы и серое покрывало облаков, единственная, кто не спит никогда, щурила глаза, прикидывая, чья дорога сегодня лежит вверх, а чья — вниз.
На опушке ельника возникла высокая темная фигура и торопливо направилась к Хельге. Силуэт Ворона был хорошо заметен на белом снегу и все же казался нездешним, выходящей не из леса, в который можно войти любому, а из неведомых глубин, и ветер шевелил края широкого черного плаща, точно крылья.
Хельга сделала несколько шагов к нему. На большее у нее не было сил, она слишком устала в ожидании этой встречи. Ворон взял обе ее руки и прижал к груди; Хельга прильнула к нему, уже радуясь тем событиям, которые доставили им причину свидеться. Она хотела сказать, что поняла его правоту, что больше не просит взять ее с собой, а просит помощи тем людям, среди которых живет… А еще что она счастлива увидеть его, счастлива несмотря ни на что. Да только зачем говорить — он все знает. Ворон прижался губами к ее лбу, его поцелуй показался Хельге очень горячим, но она не удивлялась, откуда дух скал и деревьев взял теплоту человеческой крови. Она сама дала ему ее.
Тесно прижавшись друг к другу, они стояли на тонкой сумеречной грани миров и были в эти мгновения сильнее людей и богов. И счастливее.
— Так значит, вы все вместе хотите стать чем-то вроде Греттира? — шепнул наконец Ворон, показывая, что знает, зачем она пришла.
— Но ведь мы можем это сделать? — отозвалась Хельга, и не было сейчас такого дела, на которое она сочла бы себя неспособной. Сама отважная воительница богиня Скади не сравнилась бы с ней!
— Да, — ласково шепнул Ворон. — Люди могут многое, когда верят. Ты веришь, и ты — их вера. С тобой они могут все, и неважно, что среди вас нет Греттира. Мы — живые, а живое всегда одолеет мертвое. После зимы обязательно бывает весна. Это закон, так боги устроили мир. Не зря говорят: много маленьких ручьев делают большую реку.
Закрыв глаза, Хельга вслушивалась в его теплый шепот и уже не различала слов, но вокруг нее и внутри нее сплетался плеск неисчислимого множества ручьев, проснувшихся, оживших, дружно и радостно ломающих мертвые оковы льда. Много маленьких ручьев раньше или позже непременно сложатся в могучую реку весны. Так боги устроили мир, вложив во все живое стремление к жизни.
Следующий день прошел в лихорадочных приготовлениях и суетливой беготне между усадьбами и дворами, а потом началось то, что Равнир назвал «великой охотой на мертвеца». Вскоре после полудня, когда свет зимнего дня уже немного притих, но до сумерек было еще далеко, к кургану Ауднира, где на вершине чернело зловещее, хорошо заметное в белизне снега отверстие, с двух сторон приблизились два человека — мужчина и женщина. Женщина была Альфрида из усадьбы Лаберг, известная лекарка и ворожея, а мужчина — Ингъяльд из усадьбы Тингфельт.
— Привет тебе, добрый человек! — протяжно закричала Альфрида, остановившись так, чтобы курган был между нею и Ингъяльдом. — Не слышно ли у вас чего новенького?
— Привет и тебе, женщина! — во весь голос отозвался Ингъяльд, приложив ладони ко рту. — Есть у нас одна новость. Наверное, вы еще не слышали, что Вальгард Певец вернулся?
— Какой-такой Вальгард? — громко удивилась Альфрида. — Уж не тот ли, что отнимал добро у знатных людей?
— Тот самый! — ответил Ингъяльд. — Он сейчас у нас, в усадьбе Тингфельт, и пробудет до завтрашнего дня.
— Это добрая весть! — прокричала Альфрида. — Многих в округе она обрадует!
Мужчина и женщина разошлись, часто оглядываясь и бросая внимательные взгляды на молчащий курган.
Прошло не так уж много времени, когда со стороны моря показалось двое рыбаков. У обоих за плечами были корзины с плоской стороной к спине, у одного в руках топор, у другого — копье с широким старым наконечником.
— А говорят, что Вальгард Певец пришел нарочно для того, чтобы сразиться с мертвецом! — преувеличенно громко рассказывал соседу Торд рыбак. — Он говорит, что, дескать, если одного раза оказалось мало, то он убьет его еще раз!
— Конечно, кто же об этом не знает! — оживленно поддерживал Блекнир, изо всех сил сжимая рукоять топора и стараясь, чтобы голос не дрожал. — Он на всех усадьбах говорит, что, мол, этого тухлого дохляка он не боится и разделается с ним, как с селедкой! Только пусть, говорит, он мне покажется, а там уж я дам его глупым глазам полюбоваться собственным задом!
— Ха-ха! — не слишком живо, но зато громко отозвался Торд.
Выполнив это дело, оба рыбака со всех ног пустились восвояси. Курган настороженно и мрачно
