означающего и его последствий, а цепь означающего зависит от фигурных эффектов, состоящих из асигнификативных знаков, разбивающих как означающие, так и означаемые, берущих слова как вещи, изготовляющих новые единицы и складывающих из нефигуративных фигур конфигурации образов, возникающих и распадающихся... доминирует чисто фигурный элемент, фигура-матрица. Лиотар называет ее желанием, которое подводит нас к порогу шизофрении как процесса... в противоположности имперскому дискурсу Лакана...
Наше общество производит шизофреников так же, как оно производит шампунь «Доп» и автомобили «Рено» стой лишь разницей, что первых нельзя продать. Но как, однако, объяснить то, что капиталистическое производство постоянно останавливает шизофренический процесс, превращая его субъекта в замкнутое клиническое существо, как если бы оно видело в этом процессе внешний образ своей собственной смерти? Почему оно заточает безумцев вместо того, чтобы видеть в них своих героев, свое собственное завершение?.. Почему оно, в свою очередь, образует гигантскую машину подавления- вытеснения по отношению к тому, что составляет его собственную реальность, к декодированным потокам? Дело в том, что, как мы видели, капитализм является пределом любого общества, поскольку он совершает декодирование потоков, которые другие общественные формации кодировали и перекодировали. Тем не менее, он является относительным пределом или прерывом, так как заменяет коды очень строгой аксиоматикой, которая удерживает в связанном состоянии энергию потоков на теле капитала как социуса детерриториализованного, но так же и даже более безжалостного, чем любой другой социус. Напротив того, шизофрения является абсолютным пределом, который переводит потоки в свободное состояние на десоциализованном теле без органов... Шизофрения – это внешний предел самого капитализма... капитализм работает лишь при условии затормаживания этой тенденции, отталкивания и смещения этого предела, замены его собственными относительными имманентными пределами, которые он не перестает воспроизводить в расширенном масштабе. То, что он декодирует одной рукой, он аксиоматизует другой... Потоки декодируются и аксиоматизуются капитализмом одновременно. Шизофрения не является чем-то тождественным капитализму, но, напротив того, различающимся от него, отходом от него и его смертью. Денежные потоки представляют собой совершенно шизофренические реальности, но они существуют и функционируют лишь в рамках имманентной аксиоматики, которая заключает и отталкивает их реальность. Язык банкира, генерала, промышленника, чиновника высокого и среднего уровня является языком совершенно шизофреническим, но статистически он работает лишь в рамках опошляющей его аксиоматики, ставящей его на службу капиталистическому строю... А что происходит с «настоящим» шизофреническим языком, пересекающим эту стену или абсолютный предел? Капиталистическая аксиоматика так богата, что просто добавляет к существующим еще одну аксиому: можно задать словарные характеристики книг великого писателя и его стиля на ЭВМ или в рамках госпитальной, административной и психиатрической аксиоматики прослушать речь сумасшедшего. Короче, понятие потока-шиза или потока-купюры определяет, на наш взгляд, и капитализм и шизофрению. Но определяет совсем по-разному, и это совсем не одно и то же – в зависимости от того, включается или нет декодирование в аксиоматику, остается ли оно на уровне больших статистически функционирующих ансамблей или пересекает барьер, который отделяет его от размытых молекулярных позиций... /Социальная аксиоматика – полная противоположность кода, она разрушает саму его основу/. Таким образом, знаки власти перестают быть тем, чем они являются с точки зрения кода: они становятся прямыми экономическими коэффициентами вместо того, чтобы дублировать экономические знаки желания и выражать со своей стороны неэкономические факторы, предопределенные господствовать... Власть принимает непосредственно экономический характер...
Капитал как социус ила полное тело отличается от любого другого тем, что он сам выступает как непосредственно экономическая инстанция и обрушивается на производство без привлечения внеэкономических факторов, которые бы вписывались в код. С приходом капитализма полное тело воистину оголяется, как и сам производитель, к нему прикрепленный. И в этом смысле аппарат антипроизводства перестает быть трансцендентным, он пронизывает все производство и становится коэкстенсивным ему. В- третьих, разработанные условия деструкции любого кода в его становлении-конкретным сообщают отсутствию предела новый смысл. Оно уже не означает просто беспредельное абстрактное количество, но действительное отсутствие предела или конца применительно к дифференциальному отношению, где абстрактное становится чем-то конкретным. О капитализме мы одновременно говорим, что он не имеет внешнего предела и что он его имеет. Он имеет предел, каковым является шизофрения, т.е. абсолютное декодирование потоков, и он функционирует лишь отталкиваясь от себя или заклиная этот предел. И так же он имеет внутренние пределы и не имеет их: его предел – в специфических условиях капиталистического производства и обращения, т.е. самого капитала, но он функционирует лишь воспроизводя и расширяя эти пределы во все большем масштабе. Сила капитализма в том, что его аксиоматика ненасыщаема, что он всегда способен добавить новую аксиоматику к числу уже существующих... Поле капитализма определяется аксиоматикой, а не кодами... В-четвертых, аксиоматика не имеет никакой нужды в том, чтобы писать на самом теле, метить тела и органы или фабриковать людям память. В противоположность кодам, аксиоматика находит в различных аспектах себя самой собственные органы действия, восприятия, памяти. Память становится чем-то предосудительным. Нет больше никакой нужды в вере, капиталист только на словах сокрушается, что теперь никто ни во что не верит... несмотря на обилие паспортов, анкет и других средств контроля, капитализм не имеет нужды даже в книгах, чтобы возместить исчезнувшие телесные метки. Все это -пережитки, осовремененные архаизмы. Личность стала действительно «частной», так как является результатом игры абстрактных количеств и становится конкретной в становлении-конкретным самих этих количеств. Именно количества отмечаются, а не сами лица: твой капитал или твоя рабочая сила, остальное не имеет значения, тебя всегда обнаружат в расширенных пределах системы, даже если придется создать специально для тебя аксиому. Нет более нужды в коллективной инвестиции органов, органы в достаточной мере заполнены текучими образами, которые непрестанно производит капитализм... эти образы /изображения/ не столько обобществляют частное, сколько приватизуют коллективное: не покидая экрана телевизора люди видят весь мир как семью. Это обстоятельство отводит частным лицам особую роль в рамках системы: роль приложений, а уже не импликаций в рамках кода. Скоро пробьет час Эдипа... но это не значит, что капитализм заменяет социуса, социальную машину, машиной технической. Качественное различие между этими двумя типами машин сохраняется, хотя и те и другие – настоящие машины, не метафоры. Специфика капитализма заключается в том, что деталями социальной машины являются технические машины как постоянный капитал, который прикрепляется к полному телу социуса, а уже не люди, ставшие придатками технических машин... Но сама по себе аксиоматика ни в коей мере не является простой технической машиной, пусть даже автоматической или кибернетической. Хорошо сказал о научной аксиоматике Бурбаки: социальные органы принятия решения, управления, записи, технократия и бюрократия, не сводятся к функционированию технических машин... основной орган здесь – Государство. Капиталистическое государство регулирует декодированные потоки как таковые в том виде, в каком они захвачены аксиоматикой капитала: из трансцендентного единства оно становится имманентным полю социальных сил, поступает к ним на службу и выполняет роль регулятора декодированных и аксиоматизованных потоков... оно производится совместными действиями декодированных и детерриториализованных потоков... оно не изобретает эту аксиоматику, потому что она совпадает с самим капиталом. Напротив, оно из нее рождается, является ее результатом... Никогда Государство в такой мере не теряло власть, чтобы с таким рвением служить простым знаком экономической мощи.
То, что Государство находится полностью на службе господствующего класса, является практической очевидностью, и еще не раскрывает теоретических оснований. Эти основания просты: сточки зрения капиталистической аксиоматики есть только один класс, класс, призванный быть всеобщим, буржуазия... Классы являются негативами каст и рангов, это декодированные касты и ранги. Перечитать всю историю через посредство классовой борьбы, значит прочитать ее в функции буржуазии как декодирующего и декодированного класса. Она является единственным классом как таковым, в той мере, в какой она ведет борьбу против кодов и совпадает с обобщенным декодированием потоков... С появлением буржуазии исчезает наслаждение как цель... единственная ее цель – абстрактное богатство и его реализация (не в формах потребления)... появляется ни с чем не сравнимое рабство, беспрецедентное подчинение: больше нет даже хозяина, теперь рабы командуют рабами, нет больше нужды понукать животное извне, оно само себя понукает. И не то чтобы человек стал рабом технической машины; но будучи рабом социальной машины, буржуа подает пример; он поглощает прибавочную стоимость в целях, которые
