относятся к мужчине. Тезис Фрейда: либидо инвестирует социальное поле лишь по мере десексуализации и сублимации. Он так дорожит этим тезисом потому, что хочет удержать сексуальность в узких рамках Нарцисса и Эдипа, Я и семьи. С этого момента любая либидозная инвестиция социального поля начинает казаться ему свидетельством патогенного состояния, нарциссической «фиксации» или «регрессией» на Эдипову или доэдипову стадии, с помощью которых она объясняется как скрытая гомосексуальность... На самом деле наш сексуальный выбор находится на пересечении «вибрации»... Наши либидозные инвестиции социального поля, реакционные или революционные, так хорошо скрыты, так бессознательны, так замаскированы предсознательными инвестициями, что проявляются исключительно в типах нашего сексуального любовного выбора. /Полемика Фрейда с Юнгом и Адлером, ее узкие рамки: или индивид и коллективное бессознательное, или сексуальность и Эдип. Великий Другой как социальный другой. Другой класс – это не увеличенный или уменьшенный образ матери, а не-мать, не-отец и пр./. Указатель на то, что в поле есть нечеловеческое, без чего либидо не смонтировало бы машины желания. Классовая борьба проходит по самой сердцевине желания. Это не производный от Эдипа семейный роман... мать не только мать... Она работает или нет, богаче отца или нет, а это выходит за рамки семьи. He-семейное отношение всегда первично, в виде ли сексуальности в общественном производстве или нечеловеческого пола в производстве желания... семьи играют в Эдипа, в это великолепное алиби... но это не устраняет фундаментальное отношение с внешним, по отношению к которому психоаналитик умывает руки... Психоаналитик остается удивительно безразличным к вопросу: кто платит? Например, анализ обнаруживает бессознательный конфликт жены с мужем, но лечение оплачивает муж.
Связь психоанализа с психиатрией XIX в.: общий фамилиализм. У Фрейда либидо, становясь социальным, необходимо теряет качество, превращаясь в энергию сублимации. А сексуализация только семьи по необходимости экспрессивна. Стремятся все невротизовать. И тем самым действуют в соответствии с предназначением семьи, состоящим в том, чтобы производить невротизованных эдипизацией людей, без чего социальное подавление осталось бы без покорных субъектов... «вылеченный» субъект передает свою болезнь потомству вместо того, чтобы загнуться холостяком-онанистом, страдающим половым бессилием. Единственное неизлечимое – это невроз (откуда бесконечность психоанализа). Шизоанализ не невротизует, а шизофренизует. Невротизация в случае психоанализа предшествует неврозу. Шизофреник сопротивляется невротизации, имя отца к нему не прилипает даже в самом «модерном» психоанализе. В результате может получиться психотик или «состоявшийся шизофреник». Первое происходит, когда шизопроцессу навязывается понимание его как цели: тогда закупориваются машины желания, замыкается на себя тело без органов. Освобождение президента Шребера в 1902 г. – начало антипсихиатрии. Но это освобождение параноика, «чистого арийца» «с уже фашизующими либидозными инвестициями». Любой психоаналитик пригоден для курса шизоанализа. Нет революционной или реакционной любви, но есть такие формы любви, которые говорят в пользу тех или иных склонностей.
Четвертый и последний тезис шизоанализа заключается в том, что есть два полюса: а) параноидальный, реакционный, фашистский, б) шизоидный, революционный. Как стадность могла бы выжить под напором микропотоков? Она не выжила бы. Даже самый откровенный фашизм говорит языком целей, права, порядка и разума. Даже самый оголтелый капитализм говорит от имени экономической рациональности. И без этого не обойтись, потому что доводы разума странным образом зафиксированы в иррациональности полного тела... Более того, обнажения реакционной бессознательной инвестиции как лишенной смысла было бы достаточно для того, чтобы полностью ее трансформировать, перевести с одного полюса либидо на другой, шизореволюционный, ибо только желание живет жизнью без цели... Клоссовски в плане активной утопии дальше всех продвинул теорию двух полюсов инвестиции.
Искусство создает цели декодирования детерриториализации, которые пускают в ход машины желания. Венецианская школа в живописи... там, где есть гений, есть нечто, что не принадлежит более ни к какой школе, ни к какой эпохе; совершается прорыв – искусство предстает как процесс без цели, оно осуществляется как таковое. Эдипизующая живопись, в ее числе часть абстракционизма. Такое искусство – форма Эдипова содержания, которая не имеет более нужды изображать Эдипа, потому что достаточно «структуры». А на другом, шизореволюционном полюсе искусства, его ценность измеряется декодированными и детерриториализованными потоками, проходящими ниже принужденного молчать означающего, ниже условий тождества (опыт Арто, опыт Берроуза). Это искусство достигает подлинной современности, которая состоит в высвобождении того, что с самого начала присутствовало в искусстве, но было скрыто за целями и так называемыми эстетическими объектами, под перекодированиями или аксиоматиками: чистый процесс... искусство как «эксперимент». То же относится к науке. Оторвать познание от научных аксиоматик. Насильственное подчинение ученых целям макросоциальности. Капиталисты тем более безжалостны, что не ставят машину себе на службу, а являются слугами капиталистической машины: уникальный в этом смысле класс, ограничивающийся извлечением доходов, которые – какими бы колоссальными они не были – лишь арифметически отличаются от заработной платы работающих (в то время как в более глубоком смысле он функционирует как творец, управитель и хранитель великого неприсвоенного потока, несоизмеримого с заработной платой и прибылью, который ежесекундно фиксирует внутренние пределы капитализма, их вечное смещение и расширенное воспроизводство)... излияние антипроизводства в производство осуществляется в виде реализация и потребления прибавочной стоимости, так что военный, бюрократически и полицейский аппараты оказываются основанными на самой экономике, которая прямо производит либидозные инвестиции угнетения желания... /Капитализм – это безмерная жестокость, куда хуже первобытной жесткости и террора деспота. Сдвиг самых жестоких форм эксплуатации на периферию, но умножение в центре зон сверхэксплуатации/. Не является метафорой сказать: заводы – это тюрьмы, они не похожи на тюрьмы, а являются ими. /Не прибыль, а желание определяет капитализм. Чем меньше верят в капитализм, тем лучше: он, как и христианство, живет спадом веры в него/.
Совершенно очевидно, что судьба революций связана исключительно с интересом эксплуатируемых, угнетенных масс. Проблема в том, какова природа этой связи, что это, конкретная причинно-следственная связь или связь другого рода. Нужно знать, как реализуется революционный потенциал в его отношении с эксплуатируемыми массами или «слабыми звеньями» данной системы. Массы или звенья действуют как причины и цели, которое дают начало новому социусу, или наоборот, они являются местом и агентами неожиданного прорыва желания, которое рвет с причинами и целями и переворачивает социус на другую сторону? В подчиненных группах желание еще определяется порядком причин и целей и оплетает целую систему макроскопических отношений... Единственной задачей групп- субъектов, напротив того, является разрыв с причинностью, линия революционного ускользания, и хотя можно и нужно обнаружить в причинных сериях объективные факторы, которые сделали такой разрыв возможным – например, наиболее слабые звенья – только то, что относится к порядку желания и его вторжений отдает отчет в реальности, которую они принимают в такой-то момент, в таком-то месте.
Шизоанализ как таковой не предлагает никакой политической программы... Он не выдает себя за партию, даже за группу, и не претендует говорить от имени масс. Мы еще слишком компетентны, мы хотим говорить от имени абсолютной некомпетентности. Кто-то у нас спросил, видели ли мы когда-нибудь шизофреника, – нет, мы его никогда не видели. Если кому-то кажется, что в психоанализе все идет нормально, мы не говорим для него, и ради него отказываемся от всего, что написали... Шизоанализ как таковой не задается вопросом о природе социуса, который явится результатом революции; он ни в коем случае не претендует прослыть революцией сам.
