они про вас узнали, чтобы заранее награждать вас этим слащавым отпущением грехов, этой лживой любезностью? У Него ассирийская бородка, узкая, скромная, но вместе с тем выхоленная. В руке Он держит старомодный портфельчик, папку для бумаг из черного кожзаменителя с выдвижными ручками. А Она словно полностью сосредоточена в нежнейшем взгляде небесно-голубых глаз. Тела не существует. Вся Она — лишь взгляд, исполненный ледяной и бесплотной доброты. Вы знаете, кто они. Они знают, что вы это знаете. Должно быть, потому и топчутся на половике, осторожно и нерешительно, в благостном молчании.
В конце концов Он переходит в наступление, а Она, слегка наклонив голову, тем временем явно затачивает острия своих зрачков.
— Мы зашли к вам, чтобы спросить, хотите ли вы узнать истину.
В этот день вам предстояло побегать по делам, кое-кому позвонить. Истина в ваши планы не входила. И вот теперь она встала у вас на пороге, скрывшись под незабудковым взглядом и ассирийской бородкой! Истина… Но бледный до синевы бородач жестом фокусника уже вытаскивает из своего портфельчика брошюрку с цветными картинками, и от вашей любезности вскоре не остается и следа. Знакомы ли вы с учениями, которые призваны изменить судьбы мира? Да-да, и даже более того, вы имеете наглость с ними не соглашаться. Но вы готовы, по крайней мере, вступить в диалог? Нет-нет, никаких диалогов, никаких вступлений, и тем хуже, если карающий Бог унесет меня на вечные муки прямо сейчас, с этого половика, в глупейшем положении и со словами отказа на губах.
Тонкие губы в обрамлении бородки горестно кривятся в вымученной улыбке. В голубых глазах утихает гроза. Снисходительность к вашему тупому и упрямому нежеланию понимать начинает вас злить. Молния на папке задергивается, подводя тем самым черту, бесповоротно обрекая на погибель вашу душу и выправляя ваш готовый рухнуть день, на что вы уже и не надеялись. Барьер половичка преодолен не будет, истина удаляется. Какое счастье после всего этого вновь погрязнуть во лжи!
ПРЕСТУПНАЯ УТЕЧКА
Сначала на внутреннем кармане пиджака появляется пятно. По насквозь пропитанному вытекшим атласу подкладки расплывается более или менее правильный круг с нечеткой бахромой по краю. Но тебя это совершенно не смущает. Само собой, никто ничего не заметит. И потом… Почти приятно чувствовать себя втайне запятнанным. Подкладка перестает быть шелковисто безликой, она становится уютной, в ней появляется нечто от исполосованного росчерками пера халата Дидро.
И тогда ты медленно, с совершенно излишней осторожностью берешь ручку большим и указательным пальцами: как ни старайся, все равно испачкаешься, едва снимешь колпачок, тут уж ничего не поделать. Вырываешь листок из тетради, достаешь бумажный носовой платок. Платок слишком мягкий, тетрадный листок слишком жесткий. Вытаскиваешь баллончик, откручиваешь все что только можно, разбираешь ручку на части, кое-как вытираешь. Твоя деятельность начинает приобретать нездоровый размах и выглядит нелепо, никак не соответствуя мизерности утечки. Но именно это и хорошо. Во времена фломастеров и маркеров, шариковых ручек, оставляющих тончайшую линию, гелевых чернил, высыхающих на бумаге почти мгновенно, необходимо воздать должное текущей перьевой ручке, ее безмятежной влажной сочности, ее простодушным излияниям, возбуждающим одновременно гнев и сочувствие. Это вам не практичный и экономный раб, а полновесное тело, живущее собственной жизнью!
Для того чтобы впитать небольшую утечку черной крови, пригодилась бы славная розовая промокашка, как когда-то в школе. Вот где ты оказываешься со своими измазанными пальцами: тебе снова восемь лет. Ворчишь для виду, но на губах появляется едва приметная улыбка. И ты не так уж торопишься мыть руки.
НИЧЕГО ОСОБЕННОГО, ПРОСТО ОМЛЕТ
На самом деле чаще всего их находишь в овраге. Или даже у дороги, на опушке леса, — и проезжающие мимо на мгновение поворачивают голову, но скорость увлекает их, так что они, должно быть, едва успевают сказать:
— Смотри-ка, похоже, там грибы нашли.
Но лучшее место все-таки в подлеске, на мшистом откосе, рядом с аллеей для верховой езды. До чего же это красиво — «пробка от шампанского», настоящий бордоский боровик. Может быть, ни одна вещь на свете не способна лучше него передать ощущение свежей полноты, округлого увесистого совершенства. И мгновение, когда ты его видишь, когда окончательно убеждаешься в том, что это не камень и не кучка размокших листьев, дарит тебе чувство чистейшего ликования, несоразмерного с ценностью находки. Конечно, дождей пролилось много, но, когда деревенские, улыбаясь из-под зонтиков, говорили: «Ну хоть грибов наберем!», ты прекрасно знал, насколько сомнительно это утешение. Впрочем, было холодновато, ты два раза попусту приходил в лес и уходил ни с чем, хоть бы один мухомор попался, чтобы сбылась примета: «Если есть плохие, значит, и хорошие на подходе!»
И вот третья вылазка оказалась удачной, азарта хватало, и достаточно много пришлось бродить без толку, чтобы почувствовать себя счастливым оттого, что эта добрая кругленькая фигурка с такой несомненностью стоит перед тобой, и так странно думать, насколько мимолетна и таинственна эта встреча. Иногда попадаются еще и вороночники — если приметить первый, а его так трудно разглядеть: он почти черный в темноте валежника, — но, если найдешь его, можешь не сомневаться в том, что наберешь полную корзину. Известно же: где один, там и остальные. Белые грибы — совсем другое дело. Даже если обнаружишь два или три на одном и том же пятачке мха, каждый из них останется обособленным — и если один окажется изъеден слизнем, другой от этого будет выглядеть только более гордым и невредимым. Темно-коричневая шляпка у боровика такая нежная, бархатистая на ощупь, а сливочная ножка иной раз так раздуется, что выступает из-под шляпки.
А потом сковородка томится на медленном огне, тихонько шипит масло, в воздухе витают запахи чеснока и петрушки, но их перекрывает аромат леса, превращая кухню в лабораторию алхимика, где перегоняется дух подлеска, чтобы расползтись по стенам плотными, сытными, но уже вполне абстрактными испарениями. В сковородке боровик сам на себя не похож, но им пропитано все, он проникает повсюду, он — в оседающих на запотевшем стекле окна следах, он будит желание достать покрытую пылью бутылку бургундского, и у тебя мелькает мысль позвонить друзьям: да так, у нас ничего особенного, просто омлет, белых грибов набрали…
БАССЕЙН ПЕРЕД УСТНЫМ ЭКЗАМЕНОМ
Начало лета. Погода чудесная. Жизнь могла бы быть такой простой. С утра пораньше — неспешная чашечка горячего кофе, вечерний гренадин с водой в саду — в саду, продолженном тишиной, жимолостью, сигаретой…
Ничего этого у тебя не будет. И все из-за выпускных или еще каких-нибудь экзаменов, или хуже того — если предстоит выдержать конкурс. Хотя какая разница, в общем, все едино. Солнце кажется безжалостным и суровым, ни дать ни взять судьба в греческих трагедиях. Ну вот. Ты как раз в том возрасте, в каком открывают для себя мир и наслаждаются жизнью, а тебя заставляют ставить все на кон. Это, наверное, записано где-то в небесных книгах — прокисший реванш старших. Ты спокойно тронулся в путь к самому себе, ты был влюблен. И тут в тебя вливают яд тревоги, и ты мучительно вглядываешься в приклеенные к дверям лицеев листочки или барабанишь по клавишам «минителя» в напряженной тишине холла — а где-то совсем рядом бормочет телевизор, уже начинается «Тур де Франс».
И жжет в груди, и нестерпимо сознавать, что везде за этими стенами жизнь так прекрасна и
