оспорит; но я думаю, что девочку можно было бы выкупить. Мне кажется, эта Жозен за деньги на все готова.
– Пустое, Диана! Что ты с девочкой будешь делать? – заметила осторожная мадам д'Отрев.
– Вы, мама, ее удочерите, а я буду воспитывать.
– Все это одни фантазии, мой друг. Денег у нас нет и никогда не будет. И потом, страшный риск брать ребенка, тем более что неизвестно, кто были ее родители. Я и сама думаю, что тут есть тайна, и была бы рада, если бы она разъяснилась. Но это не наша забота, у нас и своих довольно.
– Ах, мама, что вы говорите! Неужели бедностью можно оправдать эгоизм?! – воскликнула Диана с упреком в голосе.
– Что делать, мой друг! Так всегда бывает. Бедному только и остается, что думать о себе. Кто еще о нем подумает? Правда, ты и в этом случае исключение – ты больше думаешь о других, чем о себе. Взять хотя бы эту птицу… Мадам Журдан обязана заплатить тебе за нее.
– Мама, чем же она виновата? Она не смогла продать птицу. Несправедливо вводить ее в убытки. Не ее вина, что на птицу нет покупателей. Она ведь не заказывала мне новую модель. Что же делать, если мне работа не удалась!
– Удалась, Диана! Работа превосходная – птица как живая.
– Мадам Журдан говорит, что покупателям не нравится клюв, – робко заметила Диана, – и шею находят слишком длинной.
– Это только доказывает, как мало они смыслят в орнитологии, – сердито отозвалась мать.
– Да я уже решила больше не браться за новые модели. Буду мастерить своих утят и канареек, и довольно с меня.
– А разве я не остерегала тебя с самого начала? – не унималась старуха. – Я всегда говорила, что ты слишком честолюбива, Диана.
– Ваша правда, мама, я слишком честолюбива, – поспешила согласиться дочь.
Прошло около года с того дня, как мадам Жозен перебралась на улицу Добрых детей. В одно августовское утро, когда тетушка Моди сидела в своей молочной, занятая приготовлением сливочного сыра, туда зашел Пэшу и положил перед ней на стол маленький сверток.
– Открой, – сказал дядюшка Пэшу.
– Сейчас, – приветливо улыбаясь мужу, ответила тетушка Моди, – дай только залить форму и вымыть руки.
Пэшу молча кивнул и принялся расхаживать по комнате, заглядывая в крынки с молоком и тихонько насвистывая. Когда ему надоело ждать, он сам развернул сверток и подал жене прелестные дамские часики с изящной золотой цепочкой. Тетушка Моди так и ахнула от изумления.
– Где ты их взял? – воскликнула она, вытерла руки и, взяв с мужниной ладони часы, стала их рассматривать.
Корпус часов был покрыт синей эмалью; одна их сторона была украшена гирляндой с бриллиантовой веткой посередине, а на другой были вырезаны инициалы «ДЧ» в виде изящной монограммы.
– 'ДЧ'! Да ведь этими самыми буквами помечено белье маленькой леди Джейн! – воскликнула тетушка Моди. – Пэшу, где ты взял эти часы? Чьи они?
– Мои, – отвечал муж посмеиваясь. Он стоял перед женой, заложив большие пальцы в проймы жилета, и продолжал насвистывать. На недоверчивый взгляд тетушки Моди он хладнокровно повторил: – Говорят тебе, мои; я их купил.
– Странно! Такие изящные часики – и без футляра, в какой-то старой газете… – недоумевала тетушка Моди. – Где ты мог их купить?
– В полицейском суде.
– В полицейском суде! – воскликнула тетушка Моди, окончательно сбитая с толку. – У кого же?
– У Эраста Жозена.
Несколько секунд тетушка Моди неотрывно смотрела на мужа и наконец торжественно произнесла:
– Я тебе говорила!
– Что ты мне говорила? – переспросил тот с задорной улыбкой.
– Как что? Что все эти вещи, помеченные буквами «ДЧ», конечно, и эти часы – краденые. Все они принадлежат девочке, и она вовсе не родня Жозенам.
– Потише, жена, потише.
– И Эраст очутился в полицейском суде не случайно – ведь так?
– Он арестован по подозрению. Вина его не доказана.
– По подозрению в краже этих часов?
– Нет, по другому делу. Но то, что при нем были часы, послужило уликой против него. Странно, что именно я купил их. Это судьба! Я случайно проходил мимо суда, заглянул во двор и увидел Эраста. Из любопытства я зашел узнать, почему это он там. Оказывается, его арестовали по подозрению в принадлежности к воровской шайке, обокравшей несколько ювелирных магазинов. Прямых улик против него не было, но часы показались судье подозрительными. Он спросил Эраста, где тот их взял, и негодяй сказал, что это часы покойной кузины, которая, умирая, оставила их его матери, а любящая матушка подарила ему. 'А как звали вашу кузину?' – спросил тогда судья. Вот тут-то и вышла заминка. Эраст сказал, что ее звали Черри Жозен, а судья посмотрел на часы и говорит: 'Мне кажется, тут стоит «ДЧ». Не угодно ли взглянуть, господа?' – и передал часы заседателям. Судейские подтвердили, что монограмма другая. Бездельник же знай улыбается, будто не о нем речь! Разоделся, как франт, рожа нахальная – вылитый отец. Отлично помню Андрэ Жозена! Большой был негодяй…
– Что же, так и не добились, где он взял часы? – спросила тетушка Моди.
– Нет. Но судья приговорил-таки Эраста к месячному заключению в приходской тюрьме – как подозрительную личность.
– Возмутительно легкий приговор! – с негодованием воскликнула тетушка Моди.
– Да ведь прямых улик нет, – повторил Пэшу. – Спасибо, что хоть месяц отсидит. Но дай же расскажу, как я купил часы. Стоит он и болтает с другими арестантами. Слышу – торгуются, и один дает ему пятьдесят долларов. 'За кого ты меня принимаешь? – говорит Эраст. – Мне деньги нужны, но я не отдам дорогую вещь так дешево'. И спрятал часы в карман. Тогда другой предлагает шестьдесят долларов; Эраст не соглашается. Вот тут-то я и подошел. 'Позвольте, – говорю, – взглянуть на ваши часы. Если они мне понравятся, я, может быть, и куплю их'. Я боялся, как бы он не заметил, что мне очень хочется их приобрести. Он подает мне часы с притворным спокойствием, но я-то вижу, что и ему не терпится сбыть их. Я посмотрел и говорю: 'Часы недурны. Пожалуй, я дам вам за них семьдесят пять долларов'. 'Ну нет, косарь!' – говорит он, намекая на мою блузу. – Пэшу ухмыльнулся.
– И сколько раз я просила, чтоб ты не ездил в блузе в город, – встряла тетушка Моди. – Ведь у тебя есть пиджак… Посмотри, Гюйо и другие – все ходят в пиджаках…
– Не все ли равно, блуза или пиджак? Я честный работник и не стыжусь своей блузы. Ну, я пропустил его слова мимо ушей и предложил ему девяносто долларов. Деньги были при мне; я достал бумажник и стал их отсчитывать. Должно быть, это на него подействовало, потому что он тут же согласился продать часы. Конечно, я бы никогда не купил заведомо краденую вещь, – ведь я уверен, что негодяй украл часы, – но я сделал это ради девочки. Я подумал, что, может, когда-нибудь благодаря этим часам мы раскроем ее тайну. Да и деньги, которые можно за них выручить, всегда ей пригодятся.
– Верно, Пэшу. Конечно, девяносто долларов для нас большие деньги, особенно теперь, когда надо тратиться на Мари, но если нам удастся что-нибудь сделать для сиротки, я не стану жалеть о деньгах, – с минуту тетушка Моди сидела молча, внимательно рассматривая часы, потом задумчиво произнесла:
– Вот если бы они могли говорить!
– Погоди, может, они у нас и заговорят, – отозвался Пэшу. Он взял у жены часы и, открыв верхнюю крышку, показал ей что-то на внутренней стороне крышки.
– Это должно навести нас на след, – загадочно сказал он. – А пока спрячь их и никому про них не говори. Даже Мадлон. И вот еще что: последи-ка за этой Жозен…
