Больше мили кровавое это шествие следовало через заросли терновника и папоротника-орляна по скалам. Когда они добрались до постоялого двора «Дельфин», принадлежавшего одному из бандитов, оба таможенника истекали кровью и с трудом ворочали языками в тщетных мольбах о пощаде. Во дворе их отвязали от коня, но Джексон рухнул вниз головой на камни и остался недвижим, как мертвый. Четырнадцатилетнего Сильвера колотило крупной дрожью от этих жестокостей, но он понимал, что малейший протест может навлечь на него ту же судьбу. Бандиты то и дело прикладывались к флягам рома и джина, что усиливало их остервенение и злобу.
Вскоре обоих таможенников поволокли к ближайшему полю. Там выкопали глубокую яму для Джексона, сбросив его вниз с отвратительной руганью и богохульствами. Сильвер был уверен, что таможенник еще дышал, когда комья земли стали сыпаться на его окровавленную голову. Так или иначе, несчастный нашел там последнее пристанище.
Еще более ужасная судьба ожидала Пейна. Опьяненный ромом и пролитой кровью, Тернер произнес смертный приговор. Поставив затем таможенника на траву на колени, он открыл складной нож и заорал:
— Читай молитву, сопливый пес, пока я тебя не зарезал!
Несчастный Пейн стал возносить к небу молитву, насколько позволяли ему пересохшее горло и израненный рот. Еще не завершил он горячего обращения к Спасителю, как Тернер схватил его за косицу и принялся наносить удары ножом по лбу, глазам и носу. В это время остальные, столпившись вокруг, били свою жертву ногами по спине. Утомившись развлечением, контрабандисты снова кинули на коня измученного беднягу и повезли его к ближайшему колодцу.
Добравшись туда, мучители заставили Пейна проползти под оградой к краю и с радостным галдежом и бессмысленными воплями сбросили его в колодец на глубину тридцати футов. Услышав на дне стоны несчастного, контрабандисты стали забрасывать его камнями. Наконец голос его умолк.
— Сделано, ребята! — торжествующе заорал Тернер.
Обливаясь потом, дрожа от страха, замученный угрызениями совести, Сильвер сбежал еще до того, как свершились эти ужасы.
Спустя несколько дней он встретился с Джошуа Тейлором, тоже членом банды, семнадцатилетним парнем с грубым лицом, жившим через несколько улиц от него.
— Джош, — сказал ему Сильвер, — я заболел от страха, честное слово, заболел. В жизни своей не думал оказаться замешанным в убийстве или ином подобном деле. Я не такой уж негодяй, как ты, наверное, думаешь.
Тейлор задумчиво сосал свою глиняную трубку.
— Это как посмотреть, Джон, — сказал он неторопливо. — Наш друг Тернер просто избавился от всех свидетелей. И не зваться мне Джошуа Тейлором, если я не приложил к этому руку. Ведь это я оседлал старую клячу, на которой везли Пейна, я вырезал ему ремни из кожи и я помогал ему отправиться на дно колодца. А больше на нас доказать некому.
— Уж больно ты самоуверен, Джош, — нервно возразил Сильвер. — Кто-нибудь из наших проболтается, и тогда все пропало. Честно скажу тебе, я просто подыхаю от страха. Да это убьет мою матушку, ей-богу!
— Ах вот оно что! — издевательски протянул Тейлор. — Побежал к маменьке под юбку. А я и забыл, что ты еще сопляк, хотя и вымахал, как колокольня. Ладно уж, не распускай нюни, до завтра Бристоль ничего интересного не узнает.
— Нет, нет, — в отчаянье выкрикнул молодой Сильвер. — Я вовсе не то имел в виду. Просто мне хочется, чтобы все это каким-нибудь колдовством стерлось, пропало, чтобы можно было начать жизнь сначала. Эх, если бы я слушал, чему отец меня учил!
— Эх, Джон, никакое колдовство тут не поможет, — невозмутимо отвечал Тейлор. — Что сделано, то сделано. Так вот, держи лучше язык за зубами, или однажды взбесишь нашего приятеля Тернера. Будь уверен, еще несколько пинт крови его не смутят.
Тайком Сильвер вернулся домой, перепуганный и исполненный раскаянья. Каждый вечер с усердием, радовавшим его мать и забавлявшим отца, он молил Господа о прощении грехов и спасении от справедливого возмездия.
Следующий месяц изменил все. Один из контрабандистов, уверенный, что следствие рано или поздно до него доберется, сдался властям и в обмен на обещание помилования согласился стать свидетелем обвинения и дал полные показания. В несколько недель Тернер и главные его помощники попали за решетку. Начали вылавливать соучастников. Среди прочих был арестован и Сильвер и, к ужасу всего семейства, препровожден в тюрьму.
Процессу по совету из Лондона придали широкую огласку, дабы вселить в сердца нарушителей закона спасительный ужас в назидание тем, кто еще только помышляет вступить на скользкую дорожку. Создан был специальный трибунал из трех судей, которые в воскресенье перед началом процесса вместе с мэром и городскими советниками явились на обедню в Бристольский собор. Сам епископ, преисполненный праведного негодования, в своей блестящей проповеди заклеймил преступников и воззвал силы небесные и власти земные к скорому и суровому возмездию.
Процесс был кратким и проходил без лишних церемоний. После того, как трое из шайки стали свидетелями обвинения, Тернеру и его товарищам стало ясно, что их песенка спета. Главарь держался, однако, с безрассудной дерзостью. Однажды в ходе процесса он громогласно заявил с наглой усмешкой, что не даст и шестипенсовика за головы тех, кто приложит руки к его повешению и что их ожидает та же участь.
Сильвера судили вместе с другими, однако обвинение в соучастии в убийстве было отведено благодаря свидетельству некоторых подсудимых, которым повезло гораздо меньше. Приговор огласили на третий день процесса. Тернера и семерых его товарищей ожидало повешение. Пятеро, включая Сильвера, получили различные сроки тюремного заключения. Публичная казнь Тернера собрала множество народу, и продавцы сластей и напитков неплохо заработали в тот день. Особым постановлением суда тела казненных, закованные в цепи, было воспрещено погребать. Их выставили на всеобщее обозрение на виселицах, специально установленных возле их прежних жилищ. Услышав об этом посмертном наказании, Тернер рассмеялся в лицо судье, зачитывавшему приговор:
— Боже мой, значит буду еще на свежем воздухе, когда вы все станете гнить в земле.
И он действительно долго качался на ветру, пока воронье клевало ему глаза, а черви ползали по разлагающемуся телу.
Сильверу, можно сказать, повезло — его-то не повесили, но грязь и вонь тюремной камеры и отчаяние при мысли о потерянной свободе постоянно сводили его с ума.
Вскоре после вынесения приговора родители пришли к нему в тюрьму.
— Сынок, — сказала Мери Сильвер в конце свидания, — я уверена, что из-за дурных людей и их злокозненных советов попал ты сюда; из-за людей, вполне заслуживших эту ужасную кару. Но закон есть закон, и раз уж ты его нарушил, надо смиренно нести наказание. Я буду ежечасно молить за тебя Господа и надеюсь, что все это послужит тебе хорошим уроком. Дополнительным наказанием тебе послужит то, что твой отец запретил мне навещать тебя в этом убежище позора.
И она ушла, а за ней потащился отец, все время свидания стоявший в стороне и уныло молчавший. В немом отчаянии Сильвер опустил голову. Он понял, что многолетнее тюремное заключение предстоит пережить безо всякой поддержки семьи. Что и говорить, наказание он заслужил вполне, и матушка правильно об этом сказала. Джон решил стать примерным арестантом, надеясь найти в этом утешение и, может быть, добиться досрочного освобождения.
Мне думается, он оставался бы в тюрьме до седых волос, когда бы не счастливая случайность и не исключительная его смелость.
Удача улыбнулась Джону два года спустя, когда его однажды переводили с десятком других узников из одного корпуса тюрьмы в другой. Конвоиры тщательно запирали двери за собой, прежде чем отворить следующие. Так Сильвер очутился посреди запертого коридора. С высоты своего роста он с изумлением увидел открытое по чьей-то небрежности окно, путь к которому преграждали всего два-три заключенных. Несмотря на рост и недюжинную силу, несколько шагов, отделявших его от свободы, показались Джону вечностью. Наконец-то окно! Сильвер подпрыгнул к подоконнику, ухватился за него, подтянулся на руках и
