Белая сорочка бесшумно порхала в сумерках, как огромная ночная бабочка. А над рекой все тянулся воющий стон Лиды.
Барон увидел, что в руках у Басаргина нет ничего существенного, встал и тщательно прицелился, держа пистолет двумя руками.
Вправо — влево — выстрел!
Вперед — влево…
Барон испугался, заторопился: выстрел, выстрел!
Один патрон остался. Но он не успел его использовать.
Огромная бабочка взмыла в сумеречном воздухе и накрыла Барона.
Лида сидела на песке молча и гладила голову мертвой.
Басаргин подошел, постоял, отвернулся. Белая сорочка была в крови и грязи, он сорвал ее с себя и бросил в воду.
Потом он сидел один у большого костра и смотрел на огонь. На косо воткнутую палку был насажен осетр. Жар костра стягивал рыбе кожу, и плавники зашевелились.
Долго сидел Басаргин, не замечая, что рыба обуглилась.
На следующий день хоронили троих.
Кладбище — могил двадцать — было в разреженном высокоствольном сосняке.
Похоронили деда Якова.
Потом Копалыча.
Потом хоронили Сашу. Бросили в могилу по три горсти земли. Засыпали. Оббили лопатами ровный холмик. Басаргин принес пригоршню песку и медленно высыпал на могилу.
Лида не плакала. Стала возле могилы на колени и застыла, глядя вниз.
Пошли назад. Отойдя немного, Басаргин оглянулся.
Стоя на коленях, Лнда говорила вниз, земле, пальцами и лицом.
В коридор большой московской коммунальной квартиры доносилась из дальней комнаты знойная песня Лолиты Торрес из фильма «Возраст любви». Вот звук исказился — кончался завод патефона. Послышался смех, стали заводить на ходу.
Раздались три звонка. Из ближней двери вышел человек лет сорока в очень сильных очках, с забинтованным горлом. Открыл.
На пороге стоял Басаргин. В старом ватнике, с вещевым мешком на плече. Гладко выбритый.
— Мне нужны Старобогатовы, — сказал он, внимательно оглядывая открывшего.
— Ммм… По какому вопросу?
— По самому важному, — сказал Басаргин и шагнул в квартиру.
Не дождавшись внятного приглашения, он сам вошел в комнату. Из нее дверь вела в смежную, более освещенную. В этой же комнате центром был письменный стол с ярким кругом света от лампы, заваленный стопками книг, исписанными листами, из-под которых еле видна была машинка «Москва», вокруг стола был полумрак.
— Новейшая история, — едко сказал Басаргин.
Из смежной комнаты вышла женщина лет шестидесяти. Замерла, глядя на Басаргина. Из-за ее спины мальчик лет тринадцати с интересом посмотрел на гостя.
— Вы жена Николая Павловича? — спросил ее Басаргин.
— Нет! — быстро сказал мужчина.
Басаргин медленно повернулся к нему.
— А вы — сын?
Тот дернул головой, уводя взгляд, как бы просто не желая вести разговор, быстро прошел вперед, увел мальчика в другую комнату и закрыл за собой дверь.
— Вы привезли письмо? — бесцветно спросила женщина.
— Нет, — Басаргин достал самодельный Копалычев очешник и положил на стул, почему-то отодвинутый на середину комнаты. — Вот — это все.
— Мама, ничего не брать! — в приоткрывшуюся дверь сказал сын.
— Там написано, как найти могилу, — терпеливо сказал женщине Басаргин. — Три года назад Николай Павлович погиб в бою. Он реабилитирован посмертно.
Она стояла неподвижно. Сын вышел, остановился у притолоки. Они смотрели на него.
— «В бою», — тихо сказала женщина. — Это возможно?
— С оружием в руках. Против мрази. Спасая людей, — твердо сказал Басаргин.
— Спас? — хрипло спросил сын.
— Да. Спас.
Басаргин дошел до трамвайной остановки. Сырой весенний день близился к вечеру. В кинотеатре кончился сеанс, вытекавшая толпа была весело возбуждена.
На противоположной стороне улицы стоял человек в парусиновом плаще не по росту, с деревянным кустарным чемоданом. Человек встретил взгляд Басаргина, отвернулся.
Из кинотеатра валила толпа. Притиснутая к Басаргину женщина в чернобурке опасливо отстранилась от него. Басаргин отошел к стене дома.
— Огонь есть?
Перед ним стоял тот человек в плаще. Сухое узкое умное лицо. Сорок или шестьдесят — не понять. Басаргин достал спички. Тот поставил на землю чемодан и извлек из кармана коробку папирос «Герцеговина Флор». Басаргин посмотрел на коробку. Они переглянулись, взяли по папиросе, закурили. Стояли молча. Потом тот кивнул, поднял чемодан, словно решившись, и быстро зашагал по улице. Он долго еще был виден в праздной толпе.
Грибы были хороши! Крепкие боровики, толстенькие красные.
Дочь чистила грибы. Зять разводил костер. Внучка ловила в траве кузнечиков.
А старик Басаргин чистил у реки рыбу. Наловил он мелких окуней и плотвичек. Чистил, промывал и клал в котелок. Подошла внучка, ей было пять лет.
— А это кто? — Она показала ему ладонь.
— Какая-нибудь насекомая, — он глянул мельком, но тут же снова повернулся, взял ее ладонь, вгляделся в прозрачного мотылька.
И встал.
Солнце садилось за лес на том берегу, река была уже в тени, и в этом темном воздухе над водой бесшумно танцевали тысячи прозрачно-белых мотыльков.
— Дед, почему так?
Басаргин глядел на быстрые круги от рыбы, покрывавшие всю воду.
— Это поденки, — сказал он. — Их личинки три года живут на дне, а потом превращаются в этих мотыльков и все разом взлетают. — Он помолчал. — На немного минут.
Она была поражена.
