заснеженному склону, и на мгновение вспыхнул испуг, что скорость нарастает слишком быстро, но я подавил его, сосредоточившись на поворотах. Все нормально. Сноуборд слушается, как хороший умный конь. Идут секунды, я живу, я дышу, я управляю… Карниз, прыжок, и опора ушла из-под ног. Метров десять я падал подобно перевернутому табурету. Приземляться пришлось на очень крутой склон, покрытый, как периной, толстым слоем рыхлого снега. Я погрузился в него почти по колени, но сила инерции продолжала толкать меня вперед, и сноуборд вырвался на поверхность. Мчусь по пушку! Это уже не наказание, не испытание, это даже удовольствие! Я что-то крикнул от избытка чувств. Не Боги горшки обжигают! Гора покоряется мне!
Туман сгущается. Плохо видно. Доска бежит вперед, словно у нее есть мощный, хорошо отлаженный мотор. Он работает бесшумно, бесперебойно, и мой снаряд, плавно наклоняясь то к одному, то к другому канту, надрезает спекшийся под утренним солнцем наст… Опять карнизы и обрывы… Склон ухудшается с каждым мгновением. Повсюду камни, осыпи, острые скальные пики. Я чувствую, как наполняются тяжестью ноги, и мышцы будто горят, и ноющая боль поднимается от колен к бедрам… Он бесконечный, этот склон! И мы с Мурашом будем соскальзывать по нему целую вечность, все глубже погружаясь в бездну…
— Кирилл!!!
Я едва услышал крик Мураша. Попытался остановиться и вдруг почувствовал нечто странное, необычное. Цельный, нетронутый наст вдруг покрылся трещинами, и снежные плиты пришли в движение, зашевелились, как живые, стали наползать друг на друга. Оглянувшись, я увидел, как мимо проносятся камни и скалы — слишком быстро! На сердце словно кусок льда положили. Ну что нее это я растерялся? Даже руки онемели, покрылись мурашками. Альбинос ведь предупреждал.
— Антон! — крикнул я что было сил — Скорость! Скорость!
Я сжался в комок и направил доску вперед, туда, где начинало клубиться ядро лавины. Я мчался по прямой, без зигзагов, лишь приподнимая нос доски, чтобы ей легче было взлетать на завалы ломаного наста и заструги. Я уже не думал о том, что происходит и каков будет конец, и ужас легко вытеснили упрямство и злость. Скорость становилась просто безумной, но при этом сопротивление ветра становилось все более слабым. Я несся прямиком на клубящееся ядро. Снежное чудовище стремительно оживало, приподнималось, набирало силы. Под его мощью лопались и взрывались целые пласты натечного льда, казалось, что начала вспучиваться сама гора.
Меня кидало в стороны, подбрасывало, будто я оседлал дикого бизона и зверь норовил сбросить меня со своей спины. От меня требовались предельное внимание и напряжение, чтобы удержаться на ногах. Мощь лавины была уже столь велика, что всякая моя попытка немного притормозить немедленно обернулась бы для меня неминуемой гибелью. Я не мог не только обернуться, но даже посмотреть в сторону, и все ближе приближался к ревущему эпицентру, к белым клубящимся облакам. Могучая сила швырнула меня вверх, сноуборд поплыл в снежных облаках, и мне для этого не требовалось никаких усилий. Я даже расслабился, выпрямил ноги. Ощущение было фантастическим. Скалы, снежные поля, расщелины проносились где-то внизу, горы стали маленькими, словно игрушечными, и я парил над ними. Я перестал слышать рев лавины. Чувство необыкновенной легкости и безумной радости охватило меня. Далее время будто замедлило свой бег.
Полет хотелось продолжать бесконечно, и так не хотелось верить в то, что это чудо дарит мне лавина. Какая лавина? Не может этого быть! Я сам лечу. Сам! Подо мной мой мир, моя земля, мои горы, и все это принадлежит мне, потому что создано моей волей и смелостью… Не могу сказать, сколько продолжалась эта эйфория. Солнце вдруг исчезло за горами, я почувствовал холод и сырость, и горы снова стали колоссальными исполинами, и дно ущелья оказалось совсем близко от меня. Я заставил себя развернуть тело и направить сноуборд влево. Я почувствовал, что быстро падаю. Снег залепил очки, набивался в рот и нос. Меня кидало, трясло, переворачивало, и я уже не видел, куда лечу. Снежное чудовище избавлялось от меня. Не хватало воздуха, не хватало сил, но я продолжал бороться за жизнь с отчаянной яростью. Вернулся леденящий страх, и я снова осознал себя смертным и хрупким. Несколько раз я налетел на камни, скатывающиеся вместе со снегом по склону, один удар в голову был настолько сильным, что я на мгновение потерял сознание. Когда очнулся, почувствовал, что уже никуда не лечу, не качусь кубарем вниз, а лежу на склоне головой вниз. Я не мог отдышаться, кашлял, плевался снегом.
Потом поднял голову, скрипя зубами от боли в шее. Стояла могильная тишина.
— Мураш, с прибытием! — крикнул я.
Мне никто не ответил.
30
Я с трудом отстегнул сноуборд и поднялся на ноги. Болели спина, ноги, затылок. Я приложил комок грязного снега к затылку и еще раз позвал Мураша. Лавина — выдохшаяся, умершая — растеклась темной кучей по дну ущелья, накрыв собой голубое тело ледника Джанлак. Все, что она прихватила с собой по пути, торчало из-под снега — перемолотые стволы деревьев и раскрошенные камни, белоснежное чудовище, могучее и стремительное, теперь напоминало мусорную свалку. Божественный экстаз закончился.
— Я уже совсем рядом, — пробормотал я, как только в моем сознании всплыл образ Ирины, и тотчас почувствовал, что это действительно так. До недавнего времени Ирина была где-то далеко, в какой-то абстрактной темнице, и я, ощущая пространственные масштабы, мчался к ней, выбирая по возможности самые быстрые способы передвижения. А теперь вдруг, когда осталось сделать последний шаг, стал невольно придерживать порыв и уже не считал разумным мчаться к месту обрушения ледника сломя голову.
Я еще раз позвал Мураша и сделал несколько шагов по снежной мешанине. Скалы, снег, ледяные глыбы плыли перед глазами. Я никак не мог отдышаться. А хватит ли у меня сил помочь Ирине? Лавина, позволив воспользоваться своей энергией, вытянула из меня мою энергию. Я ухватился рукой за сосновую ветку с куцей челкой из длинных иголок, торчащую из снега как флагшток, и тотчас услышал слабый стон. Я выпрямился и заметил лунку, из которой вился едва заметный пар. Побежал к ней и едва не наступил на розовую, будто освежеванную руку. Опустился на колени, разрыл лунку и увидел Мураша.
— «Снег бывает теплым… только в жизни раз, — прошептал он, — когда смерть-старуха прибирает нас…»
Я разгребал снег двумя руками.
— Снег бывает теплым и тогда, мой друг, — продекламировал я, — если ты со страху обмочился вдруг.
Так, замечательно. Откопал руки, ноги, прикованные к сноуборду, голову. Не считая потерянной бан-даны, все на месте, вот только лицо… Левая половина окрасилась в лиловый цвет, глаз заплыл. Просунув руки ему под мышки, я потянул вверх тяжелое тело. Мураш сел, из его носа хлынула кровь, растекаясь по подбородку и по куртке. Я слепил снежок и приложил его к переносице Мураша. Тот тяжело дышал, хлюпал носом, пытаясь втянуть кровь обратно. Кряхтя и скрипя зубами, он все же поднялся на ноги, оперся о мое плечо и огляделся.
— Странно, — пробормотал он, каким-то нехорошим взглядом рассматривая меня. — Я ничуть не сомневался… Я был совершенно уверен, что вы погибли. Повезло.
— Мне?
Он оперся о доску, как о костыль и сделал шаг. Скривился от боли, застонал и осторожно сделал шаг, второй и сел на снег. Я стащил с него ботинок и оголил ногу. Признаков перелома я не нашел, но ступня, как и лицо, распухла и посинела.
— И надо было тебе со мной спускаться? — произнес я.
— Чего теперь говорить… Далеко нам еще?
— До того места, где мы проводили спасательные работы, километра три, — ответил я, отрывая от подкладки своего комбинезона полиэтиленовый мешочек с запасной фурнитурой. — Хорошо, если меня ждут именно там, а не дальше.
Я вытряхнул из пакетика металлические детальки и наполнил его снегом. Плотно завязал горловину и приложил к гематоме.
