Отец Антоний кликнул монахов, Жака взяли и увели в келью, где переодели в монашеское платье. Оставшись один, Жак долго плакал и молил Бога лучше убить его, чем мучить так долее. В конце концов, разбитый усталостью и огорчениями, Жак заснул крепким сном.
Проснулся он в конюшне на вязанке сена. Перед ним стоял о. Антоний, снова одетый капитаном.
— Ну и мастер же ты спать, племянничек! — воскликнул он. — Да, знаешь ли, ведь ты проспал добрых три часа!
Жак протер глаза, оглянулся по сторонам и вдруг отчаянно завопил:
— О, теперь не может быть сомнений, я сумасшедший! Отец Антоний ласково взял «племянника» под руку, вывел его из конюшни и сказал:
— Наверное, тебе что-нибудь приснилось, Амори?
— Я сумасшедший, я сумасшедший! — продолжал рыдать бедный юноша.
В этот момент по дороге мимо гостиницы проходил какой-то монах, при виде плачущего Жака он остановился и внимательно посмотрел на него.
XVI
Приказав отправить Жака в монастырь, король вернулся в гостиницу и опять взялся за Серафина.
— Так ты не желаешь сообщить мне имя своей хозяйки? — спросил он.
В этот момент дверь приотворилась, и в щели показалась прелестная белокурая головка. Правда, лицо незнакомки прикрывала небольшая полумаска, но все же можно было сразу определить, что белокурая женщина очень красива. Блондинка появилась лишь на краткое мгновение, и притом лишь для того, чтобы, положив палец на губы, знаком предписать Серафину молчать и далее. Затем дверь захлопнулась, и незнакомка скрылась.
— Вы сами видите, государь, — сказал тогда Серафин, — что от меня требуют полного молчания!
— Хорошо! — великодушно согласился король. — Но, если ты не смеешь сказать ее имя, ты снесешь ей письмо от меня!
— Желание короля — священный закон для меня! — ответил Серафин.
— Эй, Мовпен! — крикнул король. Шут сейчас же вбежал: он на скорую руку перевязывал царапины, нанесенные ему монахом.
— Ты взял с собою письменные принадлежности?
— А как же, — ответил шут, — вот они! — и он показал на висевший сбоку маленький кожаный мешочек.
— Ну, так садись к столу и пиши! Мовпен присел к столу, развернул пергамент, достал чернильницу и перо.
— Ну, готово? — спросил король. — Пиши… Он заходил взад и вперед по комнате, почесав затылок и наконец смущенно закрякал:
— Гм… гм… гм…
— Так и записать? — спросил Мовпен.
— Болван! — крикнул Генрих III.
— Какое короткое письмо! — воскликнул Мовпен. — Можно запечатать?
Генрих III не обратил внимания на дерзость шута и досадливо сказал:
— Сестра Марго сочинила бы в течение этого времени целую поэму, да и брат Карл тоже не был бы поставлен в тупик!
— Может быть, вы посвятите меня, государь, в это дело?
— Я хотел бы послать любезную записочку прелестной блондинке, сообщить ей, как…
— Хорошо, хорошо! — бесцеремонно перебил короля Мовпен, и его перо быстро зашуршало по пергаменту.
— Кроме того, чтобы…
— Готово!
— Неужели! А ну-ка, покажи!
Мовпен подал королю письмо, и Генрих начал читать: «Милостивая государыня и очаровательная незнакомка!
Увидев Вас, я впервые понял, насколько я мал и незначителен». — Да что ты наплел тут? — удивленно воскликнул король. — Ладно уж! Вы только читайте! Король продолжал:
«Быть королем — мало, если он не любим, и, по — моему, любой из моих подданных станет выше меня, если ему удастся найти доступ к Вашему сердцу!»
— Очень хорошо! Отлично! — воскликнул король. «Я стал бы самым счастливым монархом во всей вселенной, если бы вы даровали мне права и позволение увидеться с Вами. А пока позвольте мне, прекрасная незнакомка, подписаться смиреннейшим и вернейшим из Ваших подданных!»
— Черт возьми! Но из тебя вышел бы отличный протоколист! — воскликнул король. — Твоя записочка прелестна!
— Я счастлив, что мне удалось угадать и схватить мысли вашего величества! — скромно ответил Мовпен.
Король взял записку, сложил ее, запечатал своей печатью и, вручив Серафину, сказал:
— Возьми и возвращайся с благоприятным ответом! Ты не раскаешься, что был моим вестником!
Вскоре Серафин вернулся с маленькой надушенной записочкой. Вскрыв ее, Генрих прочел:
«Государь! Вы оказываете высшую честь и дарите величайшим счастьем такую ничтожную женщину, как я, говоря ей о своей любви, в то время как двор изобилует молодыми и прекрасными дамами». Прелестная незнакомка сильно ошибается, при моем дворе дам уже давно не видано! — заметил король и продолжал читать: — «Но король Генрих III, внук короля-рыцаря, наверное, не захочет позабыть, что он — первый дворянин Франции и что в качестве такового просьба дамы о сохранении ее имени в тайне для него должна быть священна. У меня имеются достаточные основания умолять Ваше Величество не расспрашивать и не допытываться, кто я такая, а спокойно продолжать путь. Завтра Вы, государь, прибудете в Шато — Тьерри; я живу там, и если за сутки Ваш каприз не улетучится, то любопытство Вашего Величества будет удовлетворено. Вечером в замок явится этот самый паж, который передаст Вам сейчас мой ответ, и проведет Вас к той, которая почитает себя смиреннейшей из верноподданных Вашего Величества».
— Но ведь это свиданье! — воскликнул Мовпен.
— Ты думаешь?
— И я не удивлюсь, если до истечения двух суток ваше величество выиграете сражение, не менее серьезное, чем при Жарнаке!
Король фатовски улыбнулся и кликнул Крильона, чтобы приказать ему готовиться к отъезду.
— Как? — воскликнул Мовпен. — Значит, вы, государь, отказались от мысли настоять на своем и узнать имя пленившей вас красавицы?
— Друг мой, разве можно отказать женщине, которая взывает к рыцарским чувствам мужчины? А потом, видишь ли, Мовпен, в тайне имеется своя хорошая сторона. Теперь я целые сутки буду во власти упоительных грез. А действительность… как знать, какова она? Мовпен прикусил губы, чтобы не рассмеяться, и подумал:
«Честное слово! Король, видимо, совсем забыл, что едет в Шато-Тьерри за чем-нибудь другим, кроме любовного приключения!»
Через десять минут королевский кортеж двинулся в дальнейший путь. Тогда герцогиня Монпансье приподняла шторы окон своей комнаты и, глядя вслед удалявшемуся поезду, пробормотала:
— Положительно все, даже простой случай, складывается к моей пользе! И как удачно вышло, что
