властью. Более того, получалось, что поведение Брежнева и других членов Президиума ЦК вызывали у Игнатова сомнения и даже тревогу, а стало быть, они еще не сделали окончательный выбор. В-третьих, из рассказа следовало, что пока Игнатов лишь занимался ведением каких-то переговоров с руководителями обкомов и ему, скорее всего, еще предстояло немало вести такие переговоры. В-четвертых, из рассказа Галюкова нельзя было ничего понять о роли Шелепина и Семичастного. В-пятых, в рассказе Галюкова ни слова не говорилось о Малиновском. Между тем Хрущев прекрасно знал из опыта событий в июне 1953 года и в июне 1957 года, что без руководителей силовых структур осуществить смену руководства страны невозможно. Скорее всего, информация, которую передал Галюков, была им согласована с руководством КГБ. Ведь бывший начальник охраны Игнатова работал в этой системе.
Наконец, Хрущев мог предположить, что тайные переговоры Игнатова с Брежневым, Подгорным и местными руководителями свидетельствуют не о стремлении сместить его, а об их недовольстве теми переменами, которые Хрущев собирался совершить на ноябрьском пленуме ЦК КПСС. Об этом писал Сергей Хрущев: «Я слышал о планах отца. На Пленуме для начала собирались расширить состав Президиума ЦК. За последние годы выросла молодежь: Шелепин, Андропов, Ильичев, Поляков, Сатюков, Харламов, Аджубей. Очень инициативные товарищи». Но вряд ли разговорчивый Никита Сергеевич посвятил в свой планы лишь своего сына. Скорее всего, Брежнев и другие заговорщики были знакомы с планами Хрущева. Зная об этом, Хрущев мог решить, что эти люди сговариваются лишь с целью помешать расширению членов Президиума ЦК КПСС. Поскольку Хрущев собирался ввести Шелепина в состав Президиума ЦК, он не мог поверить тому, что Шелепин заодно с Брежневым.
Есть сведения о том, что включением в состав Президиума ЦК новых членов Хрущев не собирался ограничиться. Еще на июльском пленуме ЦК КПСС Хрущев сообщил, что на намеченном на ноябрь пленуме ЦК будет предложена новая реорганизация управления сельского хозяйства. Он собирался ликвидировать межрайонные территориальные управления, созданные после мартовского (1962 г.) пленума ЦК. Одновременно он готовил реформы в области науки. Хрущев решительно поставил вопрос: нужна ли стране Академия наук? 18 июля Хрущев направил свою записку «О руководстве сельским хозяйством в связи с переходом на путь интенсификации». Кроме того, Хрущев предложил пересмотреть главные направления и задачи планирования на 1966—1970 годы. 26 сентября на совместном заседании Президиума ЦК и Совета Министров СССР (в нем участвовало 400 человек) Хрущев без согласования с членами Президиума ЦК предложил заменить пятилетние планы семилетними и восьмилетними. Очевидно, что, увидев невыполнение плана семилетки по сельскому хозяйству, Хрущев хотел скрыть этот факт в новых планах развития.
24 июля на заседании Конституционной комиссии Хрущев высказал свои замечания по проекту новой Конституции СССР. Генерал-полковник Н.И. Москвителев, служивший в это время в Киеве, вспоминал, как в середине сентября 1964 года прибывший из Москвы генерал Г.П. Данин «собрал нас, коммунистов» и сказал, что «все мы накануне великого события. Через день-два придет указание, и мы будем называть Никиту Сергеевича нашим вождем». Возможно, что генерал был под впечатлением каких-то разговоров, которые вели наиболее рьяные сторонники Хрущева. Действительно, уже на XXII съезде Хрущева объявили «продолжателем дела Ленина».
Между тем эти очередные преобразования, намеченные Хрущевым, вызвали ропот среди многих руководящих деятелей страны. Историк С. Семанов писал: «Одни стонали от того, что 'пошли под хвост' плоды долгой и упорной работы по составлению народнохозяйственных планов и балансов. Других пугали «идеологические» аспекты грядущей государственной реформы. Третьи со страхом ждали обещанной «перетряски» кадров. Эта атмосфера недовольства, тревоги и неуверенности способствовала тому, что ряды «заговорщиков» стали быстро пополняться». Росло недовольство и среди рядовых членов партии. Последней каплей, переполнившей чашу терпения сельской интеллигенции, было решение о ликвидации приусадебных участков у этой категории лиц. И.П. Казанец, работавший на Украине, вспоминал: «Мы тогда в Совете министров Украины за один месяц получили 16 тысяч возмущенных писем». Казанец говорил об этом Хрущеву, но тот настаивал на своей очередной реформе.
Сохранялось недовольство и разделением местных органов партии на городские и сельские. Этим также воспользовались заговорщики. С. Семанов привел свидетельства работника Псковского обкома партии Ю. Королева: «Брежнев в один из сентябрьских дней 1964 года вызвал к себе группу руководящих работников (в том числе и меня) и дал поручение: побывать в нескольких республиках и областях. Мы поняли: надо посмотреть, как реагируют на это решение (раздел партийных организаций на промышленные и сельскохозяйственные) руководители и коммунисты на местах.
Но дал задание Леонид Ильич в какой-то неясной форме, намеками. Видно, сам боялся провала собственной миссии. Поэтому говорил примерно так: «Это правильное мероприятие, верное партийное решение. ЦК одобрил его. Вы только посмотрите повнимательнее, как на местах народ реагирует, довольны люди или нет. Через некоторое время группа докладывала Брежневу итоги своих поездок. Беседа велась очень осторожно, без каких-либо политических оценок и крайних выводов. Леонид Ильич, как мне показалось, был удовлетворен общими результатами. Они, бесспорно, свидетельствовали о неудаче эксперимента и падении авторитета Хрущева в партийных кругах».
В сентябре же была проведена встреча многих из руководителей заговора в Ставрополье, которых принимал тогдашний секретарь Ставропольского крайкома партии Ф. Кулаков. Об этих событиях ничего не рассказывал Сергею Хрущеву Галюков. Создается впечатление, что заговорщики умышленно выбрали Сергея Хрущева для передачи умело сфабрикованной информации. Вероятно, они догадывались, что Сергей Хрущев, в отличие от своего отца, не заметит пробелов и нескладностей в версии Галюкова. Они знали, что Сергей Хрущев больше разбирается в своей работе у Челомея, чем в государственных делах.
В то же время, если заговорщики рассчитывали на невнимание Сергея Хрущева к проблемам государства, то они явно перестарались, так как он не спешил бить тревогу. Судя по его воспоминаниям, этот молодой ученый думал прежде всего о себе и о том, не повредит ли ему в будущем участие в этой интриге. Ни интересы страны, ни даже забота о положении его отца не заставили его действовать немедленно. Сергей Хрущев вспоминал: «И Брежнев, и Подгорный, и Косыгин, и Полянский – все они часто бывают у нас в гостях, гуляют, шутят. Многих я помню с детства еще по Киеву. Если все это окажется ерундой, выдумкой малознакомого человека… что они будут обо мне думать?» Сергей Хрущев решил подождать возвращения отца с ракетного полигона, где проходили испытания ракет предприятий Янгеля и Челомея. Когда же Н.С. Хрущев вернулся домой, то сын стал интересоваться прежде всего тем, почему были отвергнуты ракеты Челомея, в создании которых он принимал участие. Лишь через неделю после возвращения отца Сергей сообщил ему о беседе с Галюковым. Поэтому старания Семичастного ускорить развитие событий не сразу увенчались успехом.
Первой внешней реакцией Хрущева на пересказ Сергеем информации Галюкова было недоверие к ней: «Нет, это невероятно… Брежнев, Подгорный, Шелепин – совершенно разные люди. Не может этого быть… Игнатов – возможно. Он очень недоволен, и вообще он нехороший человек. Но что у него может быть общего с другими?» На самом деле Хрущев тут же решил проверить информацию, полученную его сыном. 29 сентября в первый же рабочий день после возвращения с ракетодрома Хрущев побеседовал с Подгорным в присутствии Микояна. Н.С. Хрущев говорил сыну: «Я в двух словах пересказал им твой рассказ. Подгорный просто высмеял меня. 'Как вы только могли такое подумать, Никита Сергеевич?' – вот его буквальные слова». Услыхав это, Сергей Хрущев подумал прежде всего о себе: «У меня сердце просто упало. Этого мне только не хватало: завести себе врага на уровне члена Президиума ЦК! Ведь если все это ерунда, то Подгорный, да и другие, кому он не преминет обо всем рассказать, никогда мне не простят. Все, что я рассказал, можно квалифицировать как провокацию против них».
Скорее всего, Хрущев не слепо доверился Подгорному, а решил просто увидеть его реакцию на обвинение в заговоре. Хрущев не рассказал сыну о том, что он поставил вопрос о заговоре в лоб перед всеми членами Президиума ЦК. Ссылаясь на слова Игнатова, историк С.Н. Семанов писал, что перед своим отъездом на отдых в Пицунду, Хрущев сказал на заседании Президиума ЦК: «Что-то вы, друзья, против меня затеваете. Смотрите, в случае чего разбросаю, как щенят». По словам Игнатова, многих из присутствовавших это повергло в полушоковое состояние. Придя в себя, «друзья» чуть ли не хором стали клясться, что ни у кого из них и в помыслах не было и быть не могло. Тем не менее Хрущев, обращаясь к Микояну, проговорил: «Давай-ка, Анастас Иванович, займись этим делом, постарайся выяснить, что это за мышиная возня». Не исключено, что таким образом Хрущев хотел спровоцировать заговорщиков на некие
