надо! — сказал он самодовольно.
— Эдя, не втягивай живот! — крикнула из комнаты Зозо Буслаева.
Она и через две двери знала все фокусы своего брата.
— При чём тут живот? Это у меня такое выпуклое солнечное сплетение. И вообще под пиджаком не видно, — оскорбился Эдя, однако настроение было испорчено. Ох уж эти родные сёстры! От них приходится терпеть такое, за что любого постороннего утопил бы, как Герасим Муму.
Тщательно почистив свои двадцать восемь зубов — согласно статистике, тридцать два зуба наличествуют лишь у трети человечества и в воображении писателей, обожающих без разбору наделять своих героев избыточной мудростью, — Эдуард Хаврон направился в единственную комнату их квартирки. Квартирка затерялась так далеко на окраинах Москвы, что порой казалось, будто Москвы вообще не существует. Зато МКАД с её бесконечными машинами была видна из окна как на ладони. Недаром они жили на самом верхнем, шестнадцатом этаже.
Комната была разгорожена стоявшим боком шкафом, как ширмой, на две неравные части. В одной — большой — части обитала Зозо Буслаева (до всех замужеств Хаврон) с сыном Мефодием. В другой — в меру великолепный Эдя со своими семью парадными костюмами, двенадцатью парами начищенной до блеска обуви и штангой, на которой ночами уныло позванивали два блина по двадцать килограммов.
Когда Эдя Хаврон вошёл в комнату, Зозо меланхолично пролистывала журнальчик брачных объявлений, изредка обводя самое интересное фломастером.
По паспорту Зозо Буслаева была Зоя. Однако свой паспорт Зозо не любила. Странички паспорта содержали слишком много лишней информации. По мнению хозяйки, было бы вполне достаточно, если бы там просто значилось: Зозо. Мило, коротко, со вкусом и даёт простор воображению.
Её сын Мефодий сидел за столом и уже минут сорок угрюмо симулировал написание сочинения по литературе. Пока что он породил только одну фразу: «По моему мнению, книги бывают нормальные и не очень». На этом его творческий пыл иссяк, и теперь Мефодий глухо маялся.
Задумчиво потоптавшись посреди комнаты, Эдя Хаврон отправился к себе за шкаф и стал одеваться, придирчиво разглядывая рубашки и даже зачем-то нюхая некоторые из них под мышками.
Мефодий находил, что его родной дядя похож на обезьяну. Волосы былм у Эди даже на шее. Оттуда они змейкой сбегали вниз и в районе груди переходили в неухоженную рыжеватую лужайку. Кроме того, с точки зрения того же Мефодия, Эдуард Хаврон был жутко старым. Ему было двадцать девять лет. К сожалению, несмотря на дряхлость, в дом престарелых Эдю пока не брали. Поэтому бедняге приходилось трудиться официантом в модном ресторане «Дамские пальчики». В свободное время несостоявшийся пенсионер ухлёстывал за посетительницами своего заведения, предпочитая состоявшихся богатых дам с выраженным материнским инстинктом.
«Если я в старости буду таким, как Эдя, то выпрыгну в окно!» — решил Мефодий. Он захлопнул тетрадь с сочинением и без всякого вдохновения придвинул к себе учебник по химии. День шёл как-то криво.
Зозо Буслаева раздражённо куснула фломастер и, пририсовав одной из фотографий рога, украсила её дюжиной прыщей.
— Нет, вы посмотрите, какой хам! Я бы таких убивала на месте! Что он пишет! «Дама с квартирой и машиной, спою серенаду на твоём балконе! Твой пупсик. Возраст — 52 г. Вес — 112 кг. Звонить с 21 до 22 в ресторан „Пчёлка“ на Цветном. Спросить Виктора», — воскликнула она с негодованием.
— Знаю я эту «Пчёлку». Гаденький такой полуподвальчик. Последний раз они мыли стаканы в день открытия. С тех пор стаканы стерилизуются только тогда, когда в них оказывается водка… — капризно сказал Эдя.
— Ты закончил? — спросила Зозо. Она была в курсе, что Эдя обожает ругать чужие рестораны.
— Нет, не закончил! И цены у них в «Пчёлке» не круглые. Что это за цена? Шестьдесят два пятьдесят или сто семь восемьдесят? Какой дурак это всё будет складывать? Чем выше класс заведения — тем круглее цены. Клиенту проще настроиться на великодушие — а тут он машинально достаёт калькулятор, машинально начинает считать и в результате жадничает! — сказал голос из-за шкафа.
Зозо зевнула.
Мефодий повертел в руках учебник по химии, отодвинул его и, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию, потрогал пальцем учебник по истории. Потрогал очень осторожно и снова прислушался к своим ощущениям. Нет, снова не то… Ни одна струна в душе не дрогнула. Ни желания, ни даже полужелания чем-либо заниматься. Да что же сегодня такое?
— Интересно, псих весом сто двенадцать килограммов мог бы оборвать балкон? — спросил он.
— У нас нет балкона! — сказала Зозо.
— И машины тоже нет! Иначе бы мне не приходилось вечно ловить такси. У меня есть только мобильник, куча одежды и честное благородное сердце! — добавил Эдя.
— Что-что у тебя с сердцем? Ты что-то сказал? — невнимательно переспросила Зозо.
— Я сказал, что все меня достали. Особенно твой лоботряс со своими фокусами! — обиделся Эдя.
Он наконец окончательно определился с рубашкой и появился из-за шкафа. Теперь, чтобы окончательно стать официантом, ему не хватало только бабочки. Но её он обычно цеплял уже на работе.
— Мой лоботряс? Какие у тебя претензии к Мефодию? — напряглась Зозо.
— Он знает какие! Мои претензии большие, как кит, и серьёзные, как бандитская крыша!
Эдуард неожиданно наклонился и крепко взял Мефодия за ухо.
— Слушай сюда, жертва нетрезвой акушерки! Ещё раз выгребешь у меня из кошелька мелочь — я тебя порву, как грелку, и мне ничего не будет! У меня белый билет! — ласково обратился он к нему, скаля мелкие, как у хорька, зубы.
Эдуард Хаврон был просто патологический жмот. Порой Эдю совсем переклинивало, и он даже на туалетной бумаге начинал проводить фломастером линии, ставя рядом с линией свою подпись. К счастью, это бывало не чаще, чем раза два в год, когда он проигрывался в карты или на игровых автоматах.
— Я не брал, — сказал Мефодий.
— Ты не думай, что я дурачок. Я только в профиль дурачок!.. На сколько кнопок был застёгнут мой бумажник сегодня утром? На две! А я всегда застёгиваю его только на одну! И никогда не задвигаю до самого конца молнию в отделении для мелочи!
— Сам следи за своими кнопками! Мам, твой родственник меня убивает! Я буду одноухий и… ай… уродливый! — сообщил Мефодий, морщась от боли. Дядя очень больно впивался в ухо ногтями. Возможно, белый билет ему дали на законном основании, хотя и взяли за него триста баксов.
«Вот осёл я! Вторая кнопка! Надо же было засыпаться на таком пустяке», — подумал Мефодий.
Ногти на ухе сомкнулись, как клещи.
— Ты всё понял, малявка? Как насчёт дубля? — прошипел Эдя.
— Ай! Отстань, олух!.. Купи себе надувного дедушку! — огрызнулся Мефодий.
— Что ты пропищал? А ну повтори! Повтори, кому говорят! — вскипел Хаврон.
— Мальчики, мальчики! — примирительно захлопотала Зозо. — Может, бросим ссориться из-за пустяков? Ну что, пису пис и всё такое прочее?
Хаврон неохотно выпустил ухо племянника.
— Пису пис! Только пусть зарубит себе на носу: ещё раз поймаю — порву! — повторил он.
— В другой раз фигли ты меня поймаешь! — вполголоса сказал Мефодий.
К счастью для него, Эдя уже не слушал. Впрыгнув в одну из пар своих любимых ботинок, он смахнул с них щёткой невидимые миру пылинки и устремился в большой город на ловлю чаевых и удачи.
Мефодий и его мать остались в квартире одни.
Зозо Буслаева отложила журнал и задумчиво посмотрела на сына. Обычный двенадцатилетний подросток — во всяком случае, выглядит обычным. Худой, с узкими плечами. Ростом тоже не отличается. В строю на физкультуре среди пятнадцати мальчишек своего класса стоит девятым. Зато как будто ловкий. В
