Мамзелькина понимающе осклабилась:
— Шалит солнце наше ясное. Суккубов тут формулами света разгоняет, понимаешь...
Мефодий с тревогой покосился на дверь кабинета Арея. Аида уже знала. Значит, не исключено, что и шеф был в курсе.
— Формулы света? А у меня бы не сработали. Без эйдоса бесполезно и произносить, — не без грусти сказала Улита.
— А чужие эйдосы? У тебя же есть в дархе? Разве они не... — начал Меф.
Улита качнула серебряную сосульку у себя на груди.
— Что чужие? Они дают мне силы для магии, не более. Сотни чужих эйдосов не заменят одного своего. Иначе стражи мрака не были бы такими озлобленными, — сказала она спокойно.
Мамзелькина перестала точить перья и внимательно посмотрела на Улиту:
— Что-то ты сегодня какая-то не такая! Смотри, услышит кто, — предупредила она.
— Я в отключке, — сказала Улита и вновь уткнулась в бумаги.
— Что это ты загрустила, милая?
— Да вот вспомнилось тут. Встречалась я как-то с юношей. Шоколадный юноша — натурально шоколадный. Пальцы шоколадные, волосы, уши, руки, ноги — все целиком из шоколада. Такая душа, такое сердце, такой ум — просто блин что такое! Но тоже чистый шоколад! И ему перед свиданием голову отъели, представляете себе такое?
— Всяко бывает. У нас народ жесткий. А что за юноша-то, комиссионер, что ли? — подозрительно спросила Мамзелькина.
— Не, не комиссионер. Родовое проклятие.
— А-а-а! Сочувствую... — протянула Аида Плаховна. — А ты, Мефодий, все равно с формулами света поосторожнее. Арей-то куда ни шло, а вот в Тартаре узнают, не ровен час... Ох, что тогда начнется! Меня ж тогда и пошлют тебе чик-чик делать!
— Ну так в Тартаре еще когда узнают, а суккубы, дай им потачку, сядут мне на шею прямо сейчас, — сказал Мефодий и, открыв дверь приемной, крикнул: — Заходите, граждане, по одному! Не создавайте давки! Два рыльца всунутся — оба вылетят! Ну-с, убогие, зашевелились!
Аида Плаховна, уронив ножичек, всплеснула ручками.
— Милая улыбка, Меф! Такую я видела только однажды, у маленького Ладика, когда у него получилось вытесать топориком первый гробик! Как маленький Ладик радовался, как смеялся, как хлопал в ладоши!
— А что за Ладик-то? — ревниво спросил Мефодий.
— Разве вы не были знакомы? А, ну да, забыла... Граф Владислав Дракула, правитель Трансильвании. Мне часто приходилось у него бывать по... э-э... служебным делам... Тут в Москве живет один его родственник, с лица вроде смахивает, да дух не тот!.. Без размаха человечишко, мелкий! Да ты улыбайся, дружочек, улыбайся! Не обращай внимания на старуху!
Мамзелькина как в воду глядела. Настроение у Мефодия было на удивление хорошим. Уж не потому ли, что сегодня он уже три раза невольно вспоминал о Даф? Вот и сейчас ему захотелось позвонить по своему домашнему телефону, чтобы услышать ее голос. Но не из резиденции же мрака было набирать номер?
Вошедший первым кривоногий суккуб, протянувший влажную ладошку со скомканным отчетом, замер и недоуменно уставился на Буслаева. Мефодий спохватился. Не хватало только, чтобы и этот сейчас что-то брякнул по поводу его настроения, тем более что суккуб, судя по физиономии, раскатал губы это сделать. Еще бы и в Даф превратился — у суккубов с этим просто.
— Чего глазенками моргаешь, толстомордый? Быстренько заполнил анкетку, подписался и марш отсюда! — прикрикнул Мефодий, торопливо выпроваживая суккуба.
— Нет, Аида Плаховна, вы это видели? Чтоб простой смертный так по-хамски обращался с духами мрака? И заметьте, он уже так вошел в роль, что сам не замечает этого безобразия! — хихикнула Улита.
— Одно из двух: или это хороший знак, или очень плохой. Сдается мне, наш мальчик вскоре может нас очень удивить, — негромко сказала в пустоту Мамзелькина, продолжая очинять перья.
Мефодий замер. Он слышал, что Аида Плаховна наделена даром провидения и потому ее пророчества часто сбываются. Вот только вопрос: были ли эти слова пророчеством? Времени размышлять об этом у него не было: в дверь уже просовывалась очередная вытянутая физиономия.
— Следующий! Шустрее, товарищи! Одна нога здесь, другая в гробу! — рявкнул он, заимствуя одну из привычных шуточек Улиты.
После суккубов наступила очередь комиссионеров, среди которых был и Тухломон, явившийся, по обыкновению, последним. Получив продление регистрации, Тухломон взглянул на Мефодия с таким едким выражением, что Буслаев готов был поручиться: Тухломон уже накатал на него донос Лигулу.
— Счастливо пребывать-с, господин повелитель мрака-с! Мир вашему дому-с! Родной, так сказать, квартире-с. Не болейте-с! — двусмысленно сказал он на прощание.
Когда, наконец, схлынули комиссионеры, привалила целая толпа сектантов, недавно наползших на Русь из всех щелей. Этот народец Лигул охотно использовал для предпродажной подготовки эйдосов, как он выражался. Расплачивались с проповедниками плодами харизматических деревьев, так как собственные эйдосы те давно уже запродали, а привлекать чем-нибудь народец было надо.
С сектантскими проповедниками — так как это было новое и важное направление работы — разбирались Улита и лично Арей, а также примкнувшая на добровольных началах Аида Мамзелькина. Мефодий, как новенький, не был допущен к общению с этими личностями. Но даже при том, что Буслаев держался совсем уж в стороне, чуть ли не за фонтаном прятался, проповедники нет-нет, а ухитрялись всунуть ему цветную брошюрку с призывом покаяться. Параллельно их жадные лапки так и тянулись к его эйдосу.
Ближе к вечеру наступило время арендателей, стремившихся продлить срок аренды эйдосов. В главной Канцелярии Тартара рассчитали верно: новая форма работы со смертными давала хорошие результаты.
Зная, что по условиям сделки контракт может быть в любой момент расторгнут, арендатели — обычные и порой неплохие лопухоиды, первоначально рассчитывающие закабалить свой эйдос лишь временно, — втягивались в сети мрака все глубже. Норовя заслужить доверие, они творили необыкновенные мерзости, быстро перещеголяв по усредненным показателям результативности даже комиссионеров.
По этой причине из аппарата Лигула недавно последовал циркуляр, предписывающий снизить минимальный срок аренды с трех лет до шести месяцев. Хотя рвение напуганных арендателей от этого только возросло, Арей с Улитой были недовольны, так как это во много раз увеличило количество писанины.
Наконец, «рука бойца колоть устала». Улита шлепала печати из последних сил. Намокшее от крови перо в руке Мефодия сломалось, и он, поставив кляксу, принялся брезгливо промокать ее тряпкой.
— Помочь не надо? — вкрадчиво спросил из очереди хриплый голос какого-то заблудшего суккуба. Бедняга не успел прибыть с утра и теперь подлизывался, чтобы его не выгнали.
— Сам справлюсь, — буркнул Мефодий и, разминая ладонь, недобро покосился на очередь, хвост которой выползал на улицу.
— Прорвались-таки! Святой водой бы на вас брызнуть! Ах вы, карьеристы чертовы! По-русски говорили же: не сувайся, по одному заходь! Ща выкошу лишних, я предупредила! — рявкнула Мамзелькина, ради выразительности утратившая всю грамматику.
Очередь испуганно отшатнулась и, толкаясь, ломанулась наружу. Всем было известно, что у Аиды Плаховны слова не расходятся с делом.
— Все-таки Даф мудро сделала, что сачканула. Нечего ей в этой помойке делать! Умница Даф!.. Хотя, конечно, ангина есть ангина! — сказал Мефодий, с трудом сдерживаясь, чтобы не запустить печатью в одну из маячивших перед ним физиономий.
Мамзелькина переглянулась с Улитой.
— Ах, Мефа, мой дружочек! Коса б моя тебя не косила! По всему видно, что ты еще чайник! Причем
