Таня Гроттер и перстень с жемчужиной

Сарданапал.

Едва ли питекантроп его слышал. Речь академика была для него слишком длинной и загроможденной непонятными, скользкими словами. Комиссия… заседание… Разве это главное?

— Мои драконы… мои жар-птицы… единороги… алконосты… сфинксы… Сарданапал! Как же это? Мы знаем, что на нас с дерева свалится клоп-вонючка, и не можем его придавить, потому что вони будет втрое больше? — непонимающе сказал Тарарах.

Новая волна гнева захлестнула несложную душу преподавателя ветеринарной магии. Отняв от лица ладони, он посмотрел на академика с укором. Так смотрит собака, которую хозяин незаслуженно ударил.

— Как я смогу нянчиться с этой приезжей дрянью, если каждую секунду буду помнить о моих драконах? — спросил он с болью.

— Не надо, Тарарах! Нянчиться тебе не придется. Он прозорлив, а ты слишком наивен, чтобы здесь была возможна какая-то моральная комбинация. Просто будь сам собой. И проконтролируй джиннов, чтобы они навели порядок в ангарах. Ревизор туда наверняка заглянет, равно как и во все остальные места.

— Ревизор? — повторила Великая Зуби голосом, который насторожил бы любого из ее учеников, но не насторожил академика, который никогда не прислушивался к Зуби с этой точки зрения.

— Да. И чудовищно придирчивый. Слышали об институте общего и сравнительного чародейства в Екатеринбурге? Одна из первых его ревизий. Директор института покончил с собой, запив толченый алмаз раствором цианида. Профессорский состав в полном составе перевелся в Верхнее Подземье прививать нежить от бешенства, а все младшие научные сотрудники мужского пола добровольцами ушли в магмию. А все почему? Бедняги не смогли объяснить ревизору, куда подевался глобус для точечной телепортации и откуда в журнале посещаемости всплыли два несуществующих студента.

— Вот зверь. И докопался же! — сказал Поклеп с восхищением. Он умел ценить родственные натуры.

— Именно так. Зверь и зануда. Мы должны быть готовы, что он станет совать свой нос во всё. Сколько кровавых пятен оставляют призраки на лестнице и соответствует ли это нормативу, почему у Большой Башни ржавый шпиль, и как часто меняют памперсы атлантам.

— Сарданапал! Мне не смешно! — укоризненно сказала доцент Горгонова.

— Мне тоже, Меди! Это смех сквозь слезы. Скоро в стенах Тибидохса смеяться будут только поручик Ржевский и его милая женушка. Последняя же, как известно, смеется лишь на похоронах, — заявил академик.

Великая Зуби зябко спрятала руки под пончо. Она мерзла всегда и везде.

— Ревизор… Помнится, Гоголь писал о чем-то подобном. Ты не забыла, Меди, как третьекурсники привезли к нам Пушкина и молодого Гоголя? Мы еще недоумевали, каким образом они протащили их сквозь гардарику? Оказалось, что в желудке дракона… Пушкин написал о Буяне, а Гоголь заинтересовался историей Вени Вия. Не стоило позволять ему так много смотреть зудильник, — вспомнила Зуби.

Высоко над лесом полыхнули семь радуг грааль гардарики, и тотчас над вершинами деревьев разлилось зарево. Какое-то время оно сохранялось, прежде чем вечер поглотил его, приняв в свои усыпляющие руки.

— Когда прилетает светлый маг — зарево не такое ядовитое. Чаще светлорозовое, — заметил Сарданапал.

Немногие знали о свойстве гардарики отражать суть души вновь прибывшего. Разве что преподаватели. От учеников это обычно скрывали, зная склонность молодости к поспешным суждениям. Фактически жестоким приговорам.

Медузия улыбнулась.

— А-а, ты тоже заметил! А я даже посчитать успела. Восемь!

Поклеп подался вперед.

— Разве восемь, не пять? — спросил он недоверчиво.

— Восемь.

— Ты могла ошибиться. Я почти уверен, что не больше пяти… Ну в крайнем случае, шесть! — быстро сказал Поклеп.

— Восемь, уважаемый! Восемь! Сожалею, но я слишком занятый человек, чтобы лелеять ваши скрытые комплексы, — сказала Медузия сухо.

Она одарила Поклепа своим знаменитым взглядом, который в былые времена превращал древних, но не очень долговечных греков в не менее древний, но более долговечный мрамор. Некоторые из этих бедолаг, обнаруженные археологами, стоят в музеях и считаются античными статуями. Как-то посетив один из музеев, Медузия с грустью заметила:

— Как нелепо! Вот они тут написали «Воин с пращой. Автор неизвестен. IV в. до н.э.». На самом деле это спартанец Агесилай, пытавшийся пробить мне голову камнем.

Одернутый Медузией Поклеп мрачно замолчал, с раздражением покосившись на хихикнувшего Тарараха. Разговор Поклепа и Медузии, который кому-то мог показаться странным, на самом деле странным не был. Речь шла о времени после прохода гардарики, пока не погасло зарево. Длительность зарева служила косвенным свидетельством могущества мага. Чем дольше оно сохранялось, тем значительнее были магические возможности прибывшего.

У среднего третьекурсника зарево погасало через секунду, у Тарараха через две, у Поклепа через шесть, у Зуби через семь, у Медузии через восемь, у Бессмертника Кощеева и Сарданапала через девять секунд. Больше десяти секунд зарево не держалась вообще. Ни у кого. Десять секунд — было легендарное время Древнира.

Из современных магов никто не мог повторить подобный результат. Только стражи, да и то не факт. «Ну разве что сюда прибыл бы Мефодий Буслаев да и то не сейчас, а лет через пяток… Может, и вытянул бы секунд десять», — с сомнением говорили знающие. К ним, однако, не стоило сильно прислушиваться. Среди магов, особенно на Лысой Горе, полно так называемых «знатоков» и они тем осведомленнее, чем скромнее их собственные дарования.

Таким образом, ревизор, проникший сквозь гардарику, был предположительно лишь немногим слабее Сарданапала. Магические силы его равнялись магическим силам Медузии и превосходили — даже с некоторым отрывом — остальных преподавателей Тибидохса.

— Вот он! — сказала Зуби негромко.

Появившись из тучи, к стене скользнула фигура в темном плаще. Лицо скрывал капюшон. Лишь белый, тягостный массив подбородка выделялся меловым пятном. Остальное находилось в тени. Маг летел неторопливо, уверенно, не глядя по сторонам. Так летают обычно люди солидные, которым полет давно перестал доставлять удовольствие и служит лишь средством перемещения. Обледеневший край плаща задирался, приподнимаемый чем-то тонким и длинным. Порой так рисуют бретеров-задир, прячущих под плащами шпагу. Однако Тарарах, хорошо знавший магов, догадывался, что это может быть чем угодно, кроме шпаги. В невоенное время истинный маг относится к шпагам, рапирам, эспадронам, полусаблям и прочим колющим и рубящим с известной долей иронии.

Вслед за Зербаганом, неуклюже вцепившись в дряхлый стул с высокой спинкой и провалившимся сидением, летел коротконогий пожилой карлик с желтым пупырчатым носом и красными глазами. Лицо у карлика было зашуганное. Вытянутые уши покрывала седая шерсть — верный признак дальнего (а то и не очень) родства с гномами или нежитью. Другим столь же верным призраком были треугольные пильчатые зубы. На плече карлика висела сумка с бумагами, кренившая его на сторону, точно корабельный якорь. За ухом торчало гусиное перо, с желтым магвазинным ярлычком, подтверждавшим, что гусь скончался от птичьего гриппа. Обычные циничные шуточки темных магов.

Время от времени карлик начинал подскакивать и трясти спинку стула. Он ужасно боялся отстать от хозяина.

— А это кто? — спросил Тарарах.

— Не знаю. Впервые вижу. Вероятно, секретарь или телохранитель, — равнодушно ответил Сарданапал.

Тарарах поморщился.