приводится, нередко оказывается, что какие-то из опорных пунктов построения его образной системы уже встречались в прозе и подготовили восприятие этого пятистишия.
С другой стороны, в результате такого явления меняется характер прозы, она тоже оказывается носителем признаков поэтической речи, отгороженность стиха и прозы (в сю – текста и нетекста) нарушается, повествовательная часть обретает дополнительные неразрывные связи с пятистишием на лексическом уровне. Тождественность отдельных элементов лексики в прозе и в стихе помимо размывания границ между стихотворным и повествовательным и придания прозе характера поэтической речи является еще средством воссоздания целостности эпизода, его единства, однородности составляющих его частей, т. е. служит цели создания единого стиля, о котором возможно говорить как о реально существующем явлении, несмотря на то что танка Ямато-моногатари не были сложены автором этого произведения, а лишь использованы им.
Иногда создается впечатление, что стихи и проза как бы цитируют друг друга, подхватывая слова и обороты и обнаруживая тем самым стремление опровергнуть противопоставленность двух начал в произведении.
Особенно интересными представляются случаи, когда слово стиха и слово прозы вступают в определенные отношения игры и образуется специфически поэтический прием, но употребленный не в сфере поэзии, а на стыке поэзии и прозы. Таким способом устанавливается еще одна и весьма своеобразная связь между ута и моногатари в тексте, например:
«Когда скончался Момодзоно-но хёбугё-но мия, погребальная церемония была назначена на последние дни девятой луны. И Тосико послала Госпоже из Северных покоев:
Охоката-но Аки-но хатэ дани Канасики-ни Кэфу ва икадэ ка Кими курасу раму Ведь всегда Конец осени Так печален. Как же сегодня, теперь Переживешь ты это время? Та бесконечно опечалилась, заплакала и ответила так:
Араба косо Хадзимэ мо хатэ мо Омохоэмэ Кэфу-ни мо авадэ Киэниси моно-во Если бы он был жив, Начало и конец [осени] Различила бы я. Но, не дождавшись нынешнего дня, Угас он! – таков был ее ответ» (9-й дан).
Интересно, что в этом стихотворном диалоге ключевыми словами, повторяющимися и в том и в другом стихотворении, будут кэфу – «сегодня» и хатэ – «конец».
Но слово хатэ присутствует и в прозаическом тексте в виде михатэ – «погребальная церемония» (ми – префикс, указывающий на почтительность к тому лицу, по отношению к которому употреблено слово, т. е. отдельность восприятия морфемы хатэ в слове михатэ несомненна). Таким образом, между словом хатэ в прозе и хатэ в стихотворениях существуют отношения омонимии, и их в паре можно рассматривать как разновидность омонимической метафоры.
Еще пример того же рода:
«Ныне покойный вельможа Минамото-дайнагон долгие годы жил в любви с Госпожой из Восточных покоев, дочерью Тадафуса. Но вот увлекся он юной принцессой Тэйдзиин, отдалился от прежней дамы, и так прошло время. Были у них с Госпожой из Восточных покоев дети, поэтому беседовать они не перестали и жили в одном месте. И вот он послал ей:
Сумиёси-но Мацу наранаку-ни Хисасику мо Кими-то нэну ё-но Нари-ни кэру кана Не сосны мы с тобой, Что растут в Сумиёси, Но как же долго Те ночи, что с тобою мы врозь, Уже тянутся. Так он послал ей, и она ответила:
Хисасику ва Омохоэнэдомо Суми-но э-но Мацу я футатаби Окикаварураму Что слишком долго – Не показалось мне, Но в бухте Суминоэ 
