не боишься западни?
— Только-то!.. Спи спокойно и дай мне также покой, я нуждаюсь в отдыхе… Никто ничего не подозревает.
— Ты отвечаешь за нас… я не особенно покойно чувствую себя здесь.
— Да, я отвечаю за всех вас… Спокойной ночи, трус, и не буди меня больше.
И Кишная повернулся в противоположную сторону от мнимого Дамары, а несколько минут спустя спокойное и ровное дыхание его показало, что он опять заснул глубоким сном. Видя, что нет больше никакой опасности, Барбассон тихонько вышел из комнаты и поспешил к себе, где прежде всего ткнулся лицом в воду. Он задыхался… Кровь прилила ему к голове с такою силою, что он опасался апоплексического удара. Благодаря такому обливанию, он успокоился, насколько это было возможно при данных обстоятельствах.
— Ага! Господин Кишная! — сказал он, когда к нему опять вернулась способность говорить. — Вы недовольны, что вас не повесили, и имеете смелость положить голову прямо в пасть волку, как говорил Барнет, обожавший эту метафору… Ну-с, теперь вы будете иметь дело со мной, и на этот раз я вас не выпущу.
Барбассон решил ничего не говорить ни Нане, ни своим товарищам, — он готовил им сюрприз.
На рассвете он вышел прогуляться по берегу озера и вернулся прежде, чем кто-либо заметил его отсутствие. Затем он принялся готовить удочки; в то время как он занимался этим во внутреннем саду Нухурмура, туда пришел туг, который только что проснулся. У последнего также были свои планы; ему очень хотелось знать, почему европеец так странно вел себя по отношению к нему, и туг был доволен, что встретил его одного. К великому удивлению своему, он нашел в нем большую перемену. Барбассон, которому нечего было больше узнавать о нем, был в прекрасном настроении духа и очень любезен.
— Салам, бабу! — сказал он туземцу, как только увидел его еще издали.
— Как ты провел ночь?
Титул «бабу» дастся всегда богатым индусам высокой касты, а потому туг был этим польщен.
— Салам, сагиб! — отвечал он. — Всегда отдыхаешь хорошо под крышей добрых людей… Ты рано встаешь, сагиб, солнце еще не взошло.
— Это самое лучшее время для рыбной ловли, а так как мы уезжаем сегодня, то я в последний раз хочу половить рыбки. Ты занимался когда-нибудь этой забавой?
— Нет; она совсем мне незнакома.
— Ты удивляешь меня, бабу! Это самое приятное препровождение времени, которым занимаются и мыслители, и философы; рука занята, ум же свободно предается самым возвышенным мечтам… Не хочешь ли пройтись со мною к озеру?
«Я ошибся на его счет, — подумал Кишная, — он просто дурак… Как я не догадался раньше! Рыболов! А еще говорили, будто европейцы к Нухурмуре — серьезные противники!»
— Принимаешь мое предложение? — спросил Барбассон.
— Я рад быть тебе приятным, сагиб! — отвечал туг, недоверие которого совершенно исчезло.
— Так идем… Самое время, когда рыба клюет охотно. Обещаю тебе к завтраку блюдо по твоему вкусу.
— А ты разве занимаешься стряпней? — спросил Кишная снисходительным тоном. — «Рыболов и повар, — думал он, — бедный человек! И таким людям поручают охрану Нана-Сагиба… Нет, право, и труда никакого не было завладеть героем восстания после отъезда Сердара… Знай я это…»
— Кухня, бабу, не имеет тайн для меня, — продолжал провансалец, — каждый день я сам приготовляю принцу разные кушанья… Одна прелесть, говорю тебе.
И он щелкнул языком с видом наслаждения.
— Он напрасно уезжает… Вместо того, чтобы начинать свои пляски с англичанами, он лучше оставался бы здесь, где я забочусь о нем, где холю его… Впрочем, это его дело; есть люди, которые понимают по-своему, что такое счастье.
Все подозрения туга мало-помалу улетучивались. Вначале он боялся какой-нибудь ловушки; исполняя такое опасное поручение, он все время должен был держаться настороже — и ни за что не согласился бы на такую раннюю прогулку ни с одним туземцев, а тем более с европейцем из свиты Нана- Сагиба. Прогулка на озеро показалась бы ему еще опаснее, не играй Барбассон так прекрасно своей роли. Вид у него был такой добродушный и безобидный!
— Следовательно, — сказал туг, желавший окончательно разувериться на счет своего спутника, — ты думаешь, что Нана не прав, желая попытать счастья?
— То есть, имей я возможность помешать этому, он не поехал бы сегодня вечером с тобой… Уезжать, чтобы рисковать жизнью, когда можно жить спокойно, — безумие, которого я не понимаю. Да и потом, если правду говорить, — продолжал Барбассон тоном доверия и понижая голос, — моя служба при нем кончится, и я потеряю хорошее место. Сердар поместил меня в Нухурмуре, чтобы я после его отъезда занимал принца и рассеивал его черные мысли; теперь я не буду больше ему нужен, а чтобы ехать за ним на войну — благодарю покорно! Пусть на меня не рассчитывает… Я доеду с ним до Беджапура, чтобы получить отставку от Сердара… А там до свидания, милая компания, — я еду во Францию!
Слова эти он мог сказать тем более естественным тоном, что мысли эти давно уже бродили у него после того, как он получил королевский подарок от Нана-Сагиба. Но в эту минуту Барбассон думал о другое; вид старого врага, которому он приписывал смерть Барнета, вернул ему всю его энергию, и ради мести он сделался авантюристом прежних дней.
Туг не верил своим ушам.
— Как, — сказал он с удивлением, — ты разве не был комендантом Нухурмура во время отсутствия Сердара?
Барбассон чувствовал, что от его ответа будет зависеть решение Кишнаи, потому что хитрый туземец не делал ни шагу, чтобы двинуться к выходу.
— Я комендант! — воскликнул он с самым добродушным видом. — А кем я командовал бы? Бог мой! Я никогда не держал ружья в руках; так меня зовут здесь ради шутки… командовал тот, другой.
— Кто другой!
— Да Барнет, твердый, как сталь! Плохо приходилось от него душителям и англичанам. Ты не знал разве Барнета, правой руки Сердара?
— Он с ним, без сомнения?
— Нет, он умер! — отвечал провансалец с волнением.
Последние сомнения туга исчезли; чем рисковал он с таким безобидным человеком? С другой стороны, его можно будет заставить разговориться и разузнать от него кое-что о Нана-Сагибе и Нухурмуре.
— Идем, Сагиб, — сказал Кишная, решившийся, наконец, выйти.
Молния мелькнула в глазах Барбассона, но он шел впереди, и туг, к счастью, не заметил этого. Через несколько минут они пришли к озеру, и наступил критический момент. В маленьком заливе стояла та самая шлюпка, с помощью которой Кишная год тому назад захватил в плен своего нынешнего спутника и Барнета; Барбассон боялся, как бы туг при виде шлюпки не вспомнил о том, что было, и… не узнал бы его. Но за это время Барбассон так растолстел, что сделался неузнаваем, и к тому же еще больше прежнего оброс бородою… Кишная подошел к тому месту, где стояла шлюпка, не выказав ничего такого, что могло бы оправдать опасения его спутника. Барбассон прыгнул в шлюпку, и туг после небольшого колебания последовал за ним.
— Я думал, мы будем ловить рыбу с берега, — сказал он.
— О, мы далеко не уедем, — отвечал провансалец, — мы найдем здесь рыбу получше, вот у того островка, который ты видишь, в ста саженях отсюда.
Не прошло и пяти минут, как шлюпка пристала к островку и остановилась под единственным деревом, как будто нарочно выросшим тут, чтобы рыболовы могли укрыться под его тенью. Барбассон приготовил удочку своему спутнику и показал, как надо ею пользоваться. Теперь, когда добыча была у него в руках, ему захотелось поиграть с нею, как кошка с мышью. Кроме того, Барбассону очень хотелось приготовить кушанье из рыбы, пойманной начальником тугов.
