тут же отправили объявление в «Petit Journal»:
На другой день пожилой господин, лет около шестидесяти, явился в Гранд-Отель и спросил Уильяма Бредли. Его тотчас же провели к нему, где его очень любезно встретил Гроляр, принявший вид и физиономию настоящего янки.
С первого же взгляда старый сыщик увидел, что этот человек всю свою жизнь прожил прилично и честно.
— Ваше имя? — спросил Гроляр.
— Симон Прессак, бывший служащий Французского государственного банка.
— А я — Уильям Бредли, гражданин города Салем в Массачусетсе.
— Вы, конечно, пригласили меня от имени господина Бартеса?
— Да. Он — мой ближайший друг и поручил мне заботиться об его интересах, а главное, восстановить его честное имя!
— Да, это восстановление должно произойти непременно; я убежден, что этот несчастный человек сделался жертвой страшной махинации… и как должен страдать там, на каторге, вместе с отъявленными негодяями!
— К счастью, нескольким его верным друзьям и мне в том числе удалось помочь ему бежать с каторги; сейчас он на свободе и живет в Америке, а я приехал во Францию с полномочиями и требованием о пересмотре этого возмутительного процесса.
— Этого пересмотра требует справедливость!
— И если мне будет содействовать такой честный и порядочный человек, как вы, то обязанность моя в значительной мере облегчится… Во-первых, расскажите подробно все, касающееся чека в пятьсот тысяч франков, уплаченного Альбером Прево-Лемером.
— Возможно, что теперь память кое в чем изменяет мне, но очень подробное показание, подписанное четырьмя свидетелями и находящееся у нотариуса Каликстена, даст вам все необходимые сведения с несравненно большей точностью, потому что в то время, когда оно писалось, все эти события были еще совсем свежи в памяти! — И не задумываясь, не оговариваясь, просто и искренне Симон Прессак рассказал о раннем посещении Альбером Прево-Лемером конторы Государственного банка, о его рассеянном, озабоченном виде, его умалчивании относительно изменения подписи чека, в которой он прибавил слово «сын».
— В то время что вы подумали по поводу этой подписи? — спросил Гроляр.
— Я подумал тогда, что сын подделал подпись своего отца, чтобы раздобыть денег, и явился он в банк до открытия конторы для того, чтобы не прислали деньги по чеку на дом, как это обыкновенно делается!
Затем бывший служащий банка сообщил, что ассигнации, которыми была уплачена сумма, принадлежали к серии С 306-37L
Именно эти номера и последующие принадлежали тому миллиону, который был похищен из кассы банкирского дома Прево-Лемер и К°. На другой день после похищения этот миллион разделился на две равные части, из которых одна оказалась в руках Альбера, а другая была найдена под паркетом в комнате, занимаемой молодым Бартесом. Несомненно, что вор очень умно распорядился, чтобы сбить с толку всякие подозрения, или, вернее, чтобы виновность главного кассира не оставляла и тени сомнения
— Вы помните имя того чиновника, которому вы передали сумму, означенную в чеке? — спросил Гроляр.
— Как же, прекрасно помню! Это господин Жан Менгар… Он и сейчас еще служит в Государственном банке!
— А вы уверены, что он записал номера и серии билетов?
— Совершенно уверен, милостивый государь, и прекрасно помню, что, вручая ему пятьсот тысяч франков, я обратил его внимание на изменение подписи, и Менгар тотчас занес и это в свою записную книжку, сделав еще какую-то стенографическую пометку.
— А что за человек этот Менгар?
— Прекраснейший и честнейший господин!
— Но как вы объясняете, что во время процесса он умолчал о том, что ему было известно? Вы в своем письме объясняете свое тогдашнее молчание неведением законных порядков, но чиновник высшего класса, как Менгар, зная об этих фактах, не должен был о них умалчивать. Это весьма похоже на соучастие!
— Вероятно, напряженная работа и другие повседневные заботы помешали Менгару вникнуть хорошенько в процесс Бартеса… К тому же о чеке, кажется, вовсе нигде не упоминалось.. Даже и мне только тогда, когда случайно попалась на глаза судебная газета, припомнился этот факт, которому я вначале не придал особенного значения, считая его чисто семейным делом. Быть может, то же самое было и с Менгаром.
— Прекрасно! Благодарю вас за те ценные сведения, которые вы доставили нам, и могу вас уверить, что признательность Бартеса выразится в крупной награде.
— Ах, что вы! — воскликнул бывший банковский служащий. — Да разве я с этой целью писал Бартесу или с этой целью пришел сегодня к вам?! Нет, я сделал это только потому, что моя совесть не дала бы мне покоя, если бы я не сделал всего от меня зависящего для восстановления истины.
Гроляр, растроганный искренностью этих слов, протянул ему руку.
— Но, ради Бога, никому не повторяйте того, что вы мне здесь сказали! — попросил его Гроляр. — Будьте готовы явиться на первый наш призыв и знайте, что желание ваше скоро осуществится, и нам удастся восстановить честное имя невинного и покарать виновных.
— Можете на меня рассчитывать! — ответил Симон Прессак и, откланявшись, удалился.
Едва только он ушел, как дверь из смежной комнаты отворилась, и Ланжале, Гастон и Эдмон Бартес вбежали к Гроляру. Они все слышали.
— Ах, негодяй! — воскликнул Бартес по адресу Альбера Прево-Лемера.
— Побольше спокойствия: час отмщения близок! — произнес Гастон.
— Вы, господин Гроляр, сейчас же отправитесь к нотариусу Каликстену, возьмете у него упомянутое показание, — продолжал, волнуясь, Бартес, — а затем направитесь к Менгару и попросите его сообщить сделанные им отметки, и с этим я немедленно же…
— Я вполне понимаю ваше волнение, ваше негодование, — прервал его Гроляр, — но все это ни к чему не приведет; мы сделаем громадную ошибку, если возьмем показание из конторы нотариуса. Точно так же, на что нам теперь эти заметки Менгара? Все это понадобится нам лишь тогда, когда настанет время действовать; пусть лучше они остаются на прежнем месте, чтобы нас не могли обвинить в том, что мы сами сфабриковали эти улики, тогда как мы должны делать вид, что даже не знаем о существовании этих документов!
— Скажите, почему вы отказываетесь от моего содействия? — спросил Бартес Гроляра.
— Потому что вы уже достаточно страдали и потому, что я не хочу более видеть слез и тревоги на вашем лице! — сказал старик растроганным голосом.
V
