было, согласно приказанию английского Адмиралтейства, забрать коллекцию местных деревьев и растений и переправить их в американские колонии с целью акклиматизации.
Однажды, садясь за стол, Блиг сделал замечание своему помощнику.
— Мне кажется, дорогой Христиан, что вы слишком мягки с подчиненными, и что дисциплина у нас с каждым днем падает, а раз началось, то трудно предвидеть, чем все это может закончиться.
— Очень жалею, Виллиам, что я не могу согласиться с вами, я ничего не заметил, что могло бы подтвердить ваши слова.
— С некоторых пор я стал замечать, что наши люди стали одеваться в какие-то фантастические костюмы, можно подумать, что находишься на испанском судне.
— Простите меня, но я вас право не понимаю.
— Извольте. Еще сегодня утром я видел нескольких матросов в соломенных шляпах.
— И только? — смеясь, проговорил Христиан.
— Так вам еще мало?
— Но вы сами должны понять, мой друг, что было бы слишком жестоко заставлять этих бедняков носить на экваторе суконные шапки.
— Тогда я должен напомнить вам правило: шапка иди непокрытая голова.
— Я знаю, что по правилам в костюме матроса не полагается соломенной шляпы, но на самом деле этот головной убор настолько терпим во флоте, что матросы всегда запасаются одной или двумя шляпами, когда идут в плавание к тропикам.
— И все это делается против правил, — с упрямством повторил Блиг.
— Можете быть спокойны, этот вопрос рассматривается в Адмиралтействе, и командирам судов предоставлено в данном случае поступать, как им угодно.
— Потому-то я и высказываю вам мой взгляд.
— Должен вам повторить еще раз, что я не согласен с ним.
— Это безразлично, но вам придется это сделать, — отвечал Блиг уже с некоторым раздражением.
— Так вы серьезно говорите?
— Меня удивляет, что вы еще могли сомневаться.
— Это официальный приказ?
— Да.
— Хорошо, но в таком случае потрудитесь отдать мне ваше распоряжение сегодня вечером или завтра утром в приказ.
— Я не привык повторять замечания…
— Это было бы понятно только в том случае…
— Что вы говорите?
— Я сейчас не на службе, а за обедом.
— В таком случае я должен вам заметить, сударь, — возразил Блиг, который был в этот день особенно не в духе, — что помощник капитана всегда на службе, и капитан судна может делать ему замечания, когда угодно.
Христиан готов уже был отвечать в таком же духе, но благоразумие взяло верх, и он сдержался.
— Пускай будет так. Завтра же ваше приказание будет исполнено, — отвечал он совершенно спокойно.
— Офицеры также должны будут подчиниться приказанию, — прибавил Блиг, на которого хладнокровие друга подействовало возбуждающе.
— Конечно, офицеры особенно.
— Вы проговорили это таким тоном…
— Офицеры всегда должны подавать пример.
— Так не хотите ли уж вы сказать, что я, командир…
— Успокойтесь, друг мой, — проговорил Христиан, стараясь не волноваться, — все это не стоит того, чтобы мы ссорились. Вы желаете, чтобы буква закона была соблюдена, и это будет исполнено, но ради самого Бога, не дадим простыть этому прекрасному супу.
— Я думаю, что мне нечего учиться у вас, как вести себя, и я прошу вас в будущем не противоречить моим приказаниям.
— Но уверяю вас…
— Оставьте! Мне не нравится ваше поведение, и я докажу, что на судне один командир.
— Блиг!
— Скоро уже восемь месяцев, как мы отплыли, и все это время вы только и стараетесь все сделать мне наперекор и добиться расположения экипажа.
— Мой милый Блиг!
— Попрошу вас не забывать, что вы говорите с командиром судна, и что здесь нет больше милого Блига.
— Будьте спокойны, я больше никогда не забуду этого, — проговорил Христиан, выведенный из себя.
Сказав это, молодой человек встал. Он с трудом удерживался, чтобы не сказать какой-нибудь резкости командиру.
— Подумайте, что вы делаете, — сказал ему Блиг с гневом.
Какую незаменимую услугу оказало бы им самое ничтожное обстоятельство, которое в эту критическую минуту положило бы конец их разговору.
Но случай не пришел на помощь, и ссора этих двух одинаково энергичных и вспыльчивых людей не могла окончиться иначе, как полным разрывом.
Христиан был оскорблен до глубины души, а начальническое положение Блига, которым он злоупотребил в разговоре со своим помощником, делало всякое примирение невозможным..
И на вопрос Блига Христиан отвечал с едва сохраняемым хладнокровием:
— Я не ожидаю ваших приказаний, которые вы, по всей видимости, намереваетесь дать мне.
— Я приказываю вам не противоречить мне.
В таком случае мне остается только уйти и занять принадлежащее мне место за офицерским столом, которое я напрасно оставил.
— А я запрещаю вам уходить.
— Вы не смеете задерживать меня только для того, чтобы оскорблять.
— Кажется, я один здесь начальник…
— Не заставляйте меня забыть это.
— Как, угрозы! — закричал в ярости Блиг. — Угрозы! Это вы мне угрожаете, мне, который спас ваше семейство от позора…
— Виллиам Блиг!
— Мне, который, несмотря на вашу неспособность…
— Молчать, убийца Елены! — вскричал Христиан с негодованием. — Молчать, или я… — и, с этими словами помощник командира схватил висевшую на стене саблю и стал потрясать ею над головой Блига.
Хорошо еще было, что никто из посторонних не присутствовал при этой сцене… Помощник командира угрожает смертью своему начальнику! Нет сомнения, что не нашлось бы такого военного суда, который оправдал бы его, но в то же время всякий судья как человек обвинил бы Блига.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга, очевидно стараясь понять, как все это могло произойти, затем Христиан, заслышав шаги вестового, шедшего в каюту, бросил саблю в угол и выбежал на палубу, прежде чем Блиг, успевший опомниться, проговорил:
— Я прикажу его расстрелять как собаку!
Но это гораздо было легче сказать, чем сделать: морской кодекс, имея в виду те крайности, до которых могли дойти на море офицеры из личной мести, говорил, что недостаточно только одной жалобы, а нужны еще и доказательства.
