ведь у него не было даже будильника. Песочные часы и те оставались за линией горизонта событий. Была теоретическая возможность изготовить солнечные, но точность их повышалась с высотой стрелы, а он был послан сюда не для создания новых культов. От прогрессорской деятельности следовало воздерживаться.
Секстант стоил ему кучи нервов, терпения, одного потерянного нуклеуса и массы времени, но уж последнего добра у него хватало.
Он долго возился, делая очередное плановое измерение: в отличие от схваток с тиграми, данное занятие требовало терпения и еще раз терпения. Он подавлял мешающие эмоции, не отвлекался на проявляющих к нему интерес жирно-упитанных мух, не вытирал пот, струящийся по выпуклым глазным валикам, к которым он ранее не мог привыкнуть – он работал. Вообще он заметил, и не только по этой новой жизни, что, когда человек начинает серьезно заниматься каким-либо отграниченным от сиюминутных потребностей делом, тут же окружающая Вселенная начинает ставить ему ловушки, препоны и всякие – вот такие – мелкопакостные отвлекающие сознание факторы, а иногда она совсем выходит из себя по поводу столь вопиющего отклонения от нормы нормальной эволюционно-выигрышной модели поведения – желания заниматься чем-то выше спаривания, еды и сна, и вот тогда она бьет обухом. В этот раз ему повезло, окромя членистоногих, да и то мелких, ему никто не мешал, а когда глупая Вселенная спохватилась и решила наслать дождь, было уже несколько поздно.
Теперь он знал местоположение: судя по широте, это было Южное полушарие, Африка, могла быть и Америка, но, исходя из подсказок учебника палеонтологии с той памятной полочки, последняя должна была еще очень долго ждать своих сухопутных колумбов, не скоро, ой не скоро будущие индейцы перейдут по Беринговой суше в ее необъятные просторы.
Ему стало очень весело. Он был единственным из людей, вооруженных знаниями, понявшим конечную истину – начало хотя бы одного процесса. Неужто это маленькое людское образование, составляющей коего он теперь является, сумеет заполнить собой не только громадную Африку, распространившись отсюда на юг и на север, но и, дайте время, выбраться в неохватную Азию? Это было просто невероятно представить сейчас, не обладая памятью о том семимиллиардном колоссе двадцать первого века.
Он успел закончить свои вычисления и наблюдения как раз вовремя: погода начала стремительно меняться, как будто спеша отомстить за выведанные у нее тайны и досадуя на человека, сумевшего обойти ее законы. Александр смотрел на небо с восхищением. Упитанные многослойные облака стремительно занимали боевые порядки. Теперь солнце уже не могло пробить пелену, и цвет окружающего мира переменился. Подул набирающий силу ветерок, но Александр, несмотря на отсутствие одежды, не заметил дискомфорта, в отличие от жителя цивилизованного рая будущего, он составлял с природой единое целое, и дождь не являлся катастрофой. «Вот в ледниковый период будет потяжелее», – подумал Александр и направился в становище. По дороге его залило с ног до головы, и он шел в два раза дольше обычного: ноги разъезжались в скользкой грязевой жиже.
Чужаки появились утром, на самом рассвете. Совпадения редки в этом мире, и, следовательно, они приблизились к становищу еще ночью, ориентируясь по кострам, а потом просто ждали, опасаясь помешать мирному сну и заранее настроить против себя массы, а может быть, они просто боялись часовых. Чужих было всего четверо, слишком мало для дальних пеших путешествий в этом мире, где гигантские гиены, способные перекусить кость бегемота, ходят стаями. Чужаки были вооружены копьями, и, когда их заметили, все племя всполошилось, молодые мамаши стали, горланя, собирать младших детей, а те из них, кто постарше, норовили пробраться поближе к интересному, их природное любопытство еще не было убито серыми буднями борьбы за существование. Александр неспешно нацепил свою новоиспеченную амуницию и двинулся туда, куда направились мужчины.
Когда чужаки увидели, что на них обратили внимание, они остановились и сели. Мужчины племени подскочили к ним с воплями и начали воинственно размахивать палицами и топорами, выкрикивая боевые кличи. «Благо здесь нет людоедства, – в очередной раз подумал Александр. – Здесь не будущие острова Полинезии, где этим делом будет регулироваться плотность населения». Чужаки сидели молча, опустив раскрашенные лица. Подойдя ближе, Александр почувствовал, что им страшно, но они не уходили. Затем они начали жалобную песню-вой. Александр ничего не понимал, да и, судя по мимике, окружающие тоже, но песня-исповедь была такая тоскливая, что внутри у Александра все напряглось. Затем пришельцы, аккуратно, без всяких резких движений, положили перед собой копья и сами распростерлись на земле. Александр посмотрел на своих телесных родичей: под внешней суровостью все были в растерянности. Повесть пришлых была понятна до жути: «Делайте с нами что хотите, мы в вашей власти!»
Мужчины племени начали экстренное совещание. «Однако эта первобытная демократия все же не слишком эффективна в принятии решений», – прокомментировал про себя Александр. Спорили долго, больше размахивая руками, чем произнося слова. Их можно было понять. Было два пути: можно было выгнать пришельцев, пусть идут дальше своей дорогой, раз они такие смелые, что не боятся походов в темноте, у племени своих проблем хватает; можно было оставить их, после истории с тигром все знали, как могут пригодиться лишние руки, держащие копье, но что лучше, никто не мог судить с уверенностью. Хотя нет: лучше бы этой истории вообще не случилось. Было еще множество аргументов, недоступных жизненному опыту окружающих: например, использовать прибывших в качестве рабов, но до рабства, к счастью, Земле добираться еще очень далеко, много-много поколений, да и экономически невыгодно покуда содержание раба. А можно было просто убить чужаков, но и до этого, к радости Александра, местная философия жизни еще тоже не дошла, убийство ради убийства пока не практиковалось, Освенцим должен был снизойти до человечества еще очень не скоро. Пока никто не опасался подвохов, засылки «пятых колонн» и прочего, проблема была на поверхности: чужие люди оказались в беде. Александр почесал затылок, но не встрял в спор. Чесать лоб не хотелось, слишком он был узковат, сразу появлялись навеянные расизмом мысли о неполноценности.
Переговоры с пришельцами начал Толстяк. Он обратился к ним с краткой речью, в том плане, что племя большое, мужчин в нем много, больше их не надо, если всех будем к себе брать, дичи в лесу не хватит, тогда будем голодать все и лучше бы новым идти дальше. «Да, – подумал Александр. – Демографическая проблема и здесь не дает покоя». Тогда пришельцы вновь привстали и по-старому завели свою песню-вой. После их выступления Толстяк повторил свою речь, но с меньшей верой в идею. А после двенадцатого исполнения этой нагоняющей тоску пластинки племя сдалось. Чужаки убедили его не мытьем, так катаньем. Да, не знал этот мир пока сроков за переход границ и не ведал депортаций.
Появление чужих несколько сбило Александра с толку. Как-то он изначально уверовал, будто наблюдает вокруг себя все человечество в целом, однако теперь получалось, что племя лишь одно из статистических единиц, с той разницей, что от этой единицы возникнет все будущее население Земли. Выигрышная лотерея – она ведь так похожа на остальные.
То, что ставшие своими чужаки рассказали с помощью примитивных рисунков, точнее один из них, наверное, лучший художник этой эпохи, было воистину страшно, а может, это было объяснение казуса статистики, подсмотренная в щелку механика вероятности. Через несколько дней, когда к пришельцам попривыкли, Александр решил «поговорить» с этим древним Рембрандтом тет-а-тет. Он подстерег его, когда тот несколько отдалился от своих бывших соплеменников, с которыми не расставался ни на минуту, это ведь было все, что осталось от их прошлого. Этот мир был пока очень прост, он был весь на виду, весь внешний, а не внутренний, сама личность, как таковая, еще не осознавала себя до конца, все, что у нее было, это окружающая природа и люди. Потерять окружающее значило потерять все. Александр с большим трудом увлек Рембрандта за собой, просто чуть в сторонку, он опасался зевак, в этом мире было так мало развлечений, и их жесто-рисуночная беседа могла явиться интересным спектаклем для окружающих. Его угрюмый собеседник все время оглядывался на оставленных соплеменников, занятых изготовлением каменных орудий. Рембрандт нервничал, но по мере «разговора» увлекся, и еще его поразили рисунки- схемы Александра. В своем мире Александр не тянул даже на оформителя, но здесь, со своим пространственным абстрактным мышлением, он, конечно, был уникумом, он старался скрывать это, но сейчас ему была нужна информация.
Тонкой короткой веткой он нарисовал кружок и показал на солнце. По выражению лица собеседника он уловил, что тот его понял. Затем он изобразил восход, закат и соединил это общей траекторией с уже намалеванным кружком. Однако это оказалось слишком сложно, Александр намеренно не смотрел на собеседника, но и краем глаза видел, как тот тужится понять и не может, даже у этого одаренного художественным талантом мозга столь простая схема не вызвала образных ассоциаций. Александр стер все и начал по новой. Параллельно Александр вспомнил, как просто в романах будущего астронавты-покорители устанавливали контакт с инопланетными расами. Теперь он изобразил человечка и показал на собеседника: тот понял не сразу, но, когда понял, очень оживился и посмотрел на Александра, как на Прометея, принесшего огонь. Было очень лестно, но такими темпами беседа могла двигаться до первого пришествия. Александр продублировал стилизованное изображение трижды и показал на соплеменников допрашиваемого. Тот сделал утвердительный жест: он вновь осмыслил. Тогда Александр показал на солнце, провел линию до горизонта и сделал движение, имитирующее ходьбу. Затем он производил еще кучу разных жестов и звуков, пока не добился ответа: пришельцы добирались сюда четверо суток, и пришли они с северо-востока.
Они еще долго «беседовали», и постепенно некоторое взаимопонимание начало устанавливаться. Вокруг них начали собираться наблюдатели, многие женщины побросали свои немногочисленные домашние дела и пришли поглазеть на научную дискуссию. Александр подозвал Боба и попросил его найти Папируса. Подросток, несказанно радостный от получения важного задания, сорвался с места подобно самонаводящейся боеголовке, уловившей отраженный целью сигнал, и, сопровождаемый эскортом двух друзей, помчался разыскивать переводчика.
С помощью Папируса разговор пошел живее, все-таки собеседники были людьми одного времени, психология была одинакова, да и кое-где древние языки пересекались. Выяснялись удивительные вещи. Александр уже примерно знал, о чем идет речь, по прошлым разговорам, но теперь он сам направлял беседу. Общая картина складывалась такая. Племя Рембрандта было большое, правда, что под этим определением скрывалось, выяснить не удалось, им не были известны масштабы расплодившихся в будущем потомков, посему их определение слова «много» имело свои специфические габариты.
На их становище напали на рассвете. Врагов было немало, обрушились они внезапно, и были они не люди, по крайней мере в понимании пострадавших. Пахло ли здесь зачатками расизма, осталось невыясненным. По рассказу этого древнего Пикассо, это были «чу». Как уловил Александр, это были большие звери в шкурах, но с оружием. «Чу» били всех подряд, но более всего досталось женщинам. Александр еще плохо разбирался в здешних законах, обычаях и морали, но знал, что, в принципе, красть женщин здесь не считалось зазорным, это было редкое, но тем не менее практикуемое явление, оно вызывало известные эмоции, но все же было пристойным проявлением мужского шовинизма. Однако нападающие убили всех, в том числе самых маленьких девочек. Не нужно было обладать логическим мышлением уроженца двадцать первого века, чтобы понять: до становища долетел отголосок события, угрожающий существованию рода гомо. Александр понял, что его пересылка в это райское время не была просто проявлением людской суетности.
Битва с пришельцами шла долго, но они были настырны, племя застигнуто врасплох, и вообще этот мир еще не знал таких массовых сражений, подразумевающих полное истребление конкурента, ведь до геноцида было еще далеко, ой как далеко.
Он решил остановить этих «чу», ведь именно для этого он здесь и обитал.
Он выжидал. Он всегда отличался терпением, а в этой новой жизни это стало его натурой. Здесь не с кем было поговорить, просто физически не с кем. Но, рассматривая с некоторой стороны, это было психологически легче, чем там, в том бытии, когда он был прикреплен к инвалидной коляске. Тогда везде вокруг него были люди, но они не жаждали с ним общаться. Они были нормальные современные люди, их не в чем было обвинить, они были сыны своего времени и культуры, у каждого из них была своя куча проблем, которая принадлежала только индивиду отдельно, им самим было не на кого переложить эти многочисленные мелкие и не очень дела, каждый нес свою ношу в свою нору, огражденный психологическим барьером от чужих бед и тем более радостей. Этот гигантский город, отделенный теперь от него не представимым интервалом времени, часто сравнивался с муравейником, но это было не совсем так. Каждый из этих высокоразвитых «муравьев» был сам по себе, и по другим законам этот чудовищный конгломерат существовать был не способен,
