выкладывается по полной. Выхода два: ждать, кто первый сломается, или обострять. Тут и без логики понятно — я долго не протяну.
Но я на пределе.
«Следовательно, — говорит мне бесстрастная моя часть, — нужно за эти пределы выйти».
Я вкладываю всю силу в последний удар, а когда сила заканчивается, добавляю страх из пяток, воздух из лёгких, слезы из глаз, кровь из жил.
Мой «топор» вдребезги разносит ненавистный прожектор.
Его флейта в клочья разрывает мои барабанные перепонки.
21
— Андрей Валентинович?
Я открываю глаза, но молчу.
Я в больничном боксе. Одноместном. Надо мной стоит подполковник Минич.
Не удивляюсь. Пожар должен был попасть в разряд экстраординарных и, соответственно, попасть в поле зрения подполковника.
— Ваши документы сгорели, — продолжает Сергей Сергеевич, — но не составляло труда догадаться, кто именно тот единственный пострадавший.
Странно, что я сам не сгорел. Видимо, какой-то резерв всё-таки работал на самосохранение.
— Там должен быть ещё один пострадавший, — разлепляю я губы, — среди зевак.
— Он в соседней палате. Хотите повидаться?
Если это ирония, то явно неуместная. Не отвечаю.
— У вас сильное истощение, — меняет тему Минич, — мы готовы обеспечить вам восстановительное лечение в госпитале. Если вы не возражаете, конечно.
— Я возражаю.
Подполковник кивает. Он уже просчитал мой ответ. Или просто прикидывается? А что, это хороший ход: каждый раз делать вид, что ты все заранее знаешь. Тогда окружающие начинают верить, что так оно и есть.
— Одолжите мне денег, — говорю я, — они ведь наверняка тоже сгорели.
И к этому он готов. Протягивает мне пухлый конверт и ключи с прикреплённой к ним картонкой.
— Это на первое время. Ключи от служебной квартиры. Адрес указан на бирке. Тут рядом.
Похоже, кое-что эти ребята всё-таки не знают. Решаю быть честным:
— Должен предупредить, товарищ подполковник, что я теперь для вашего ведомства существо бесполезное.
— Ошибаетесь, Андрей Андреевич. Мой совет — отправляйтесь по указанному адресу и выспитесь как следует.
На лице Минича непонятное выражение.
«Ага! — со слабым злорадством думаю я. — Умный-то умный, а имя-отчество моё перепутал».
— Последнее, — Сергей Сергеевич протягивает мне письмо. — Это вам от Николая Николаевича Романова.
Немного медлю, но беру. Теперь это уже неважно. Встаю. Немного пошатывает.
Одеваюсь в джинсы и рубашку, которые мне практически впору. Кроссовки немного жмут.
Сергей Сергеевич сопровождает меня до выхода на улицу. По пути он несколько раз вступает в беседу с людьми в белых халатах, один раз что-то подписывает. Выхожу на крыльцо госпиталя и секунду стою с закрытыми глазами.
Иду по улице очень аккуратно, словно по болоту. Каждый раз медленно тяну ногу, но она все равно встречается с землёй или слишком рано, или слишком поздно. Наверное, со стороны это выглядит походкой пьяного. «Меня могут принять за пьяного, — думаю я, — и забрать в милицию. Но этого не случится. С вероятностью 85% Минич выслал за мной сопровождающих. Если что, они моментально отсекут от меня любого милиционера».
Мысли забавляют меня. Особенно странно выглядят проценты.
«Это второстепенно, сейчас нужно думать о главном. Главное: я больше не мастер сглаза. И не „топор“».
Я останавливаюсь (место спокойное, в течение тридцати секунд на меня никто не наткнётся) и прислушиваюсь к себе. Осталась только холодная, логическая часть сознания. Трансцендентная часть выгорела полностью. Создаётся ощущение, что она располагалась где-то у основания черепа. Сейчас там пусто. Гулкая, выжженная взрывом, пещера. Но природа не терпит пустоты. Вероятнее всего, вскоре пещера будет заполнена. В моих силах сделать так, чтобы она была заполнена нужным мне образом.
Я открываю глаза. Тридцать секунд истекли, и мне нужно двигаться дальше, чтобы на меня не наткнулась вон та весёлая компания.
Идти становится легче.
«Нужен план, — думаю я на ходу, — план заполнения пещеры. Сейчас я его не составлю, потому что слишком вымотан и плохо соображаю. Потребуется шесть часов сна. Менее не даст эффекта, более — напрасная потеря времени».
«Плохо соображаю»? Да я никогда в жизни не соображал более чётко и логично! Я понимаю, что это что-то значит. И понимаю, что осмысливать это сейчас — нелогично. Слишком тонкая проблема. Нужно сразу после сна.
Сверяюсь с адресом. До нужного дома осталось пятнадцать минут пешком. Ловить такси глупо. Пешая прогулка Мне как раз кстати. О первостепенных проблемах размышлять нельзя, нужны мысли лёгкие и приятные. Думаю о Маше. Это приятные мысли. Она привлекает меня как женщина. Кроме того, у нас дополняющие психотипы. Близкие социальная среда и воспитание. Такой союз может быть благоприятен с высокой вероятностью. Процентов 70, не меньше.
Но разумно ли это? Близкий человек, да ещё женщина — это серьёзное уязвимое место. Нужно ещё раз все взвесить. Не такая уж и простая это проблема.
Я вздрагиваю. Да что они, сволочи, со мной сотворили? Как я могу хладнокровно рассуждать о таких вещах? Я ж люблю Машку! И чёрт с ней, с уязвимостью!
Неубедительно. Слова «сволочи», «люблю», «чёрт с ней» — эмоциональны по форме, но бессодержательны. Принимаю решение ни о чём ни думать.
Как ни поразительно, это удаётся. Моментально включается автопилот, и я прихожу в себя от вопроса водителя:
— Дальше не проеду. Перекрыто.
Осматриваюсь. Автопилот взял такси и назвал адрес моего сгоревшего дома. Раз уж я здесь, решаю пойти выяснить какие-нибудь детали. Впоследствии это может понадобиться. Информация не бывает лишней. Прошу водителя подождать пять минут.
Дом не столько обгорел, сколько закоптился. Нужно осмотреть его со стороны подъезда. Иду, стараясь запомнить каждую деталь. Необъяснимым образом знаю, что всё будет сохранено в памяти. Потом разберусь. По пути составляю чёткий план на ближайшие сутки. Я приму душ, просплю ровно шесть часов, встану, сделаю зарядку, снова приму душ и прочитаю письмо Николая Николаевича. Судя по всему, оно содержит всю необходимую мне…
…Маша стояла у моего подъезда и плакала. Я подошёл и обнял её. Слово «люблю» оттаяло и начало пульсировать, что было больно и нелогично — но это и был я.
Эпилог
