добыть хочугу и вернуться в школу до того, как их отсутствие обнаружит Сьюзан МакКанарейкл.
Но оказалось, что у Мергионы тоже есть план.
— Ответьте нам на один вопрос! — прокричала она. — И мы никого не тронем!
— Не на все вопросы можно ответить, — рассудительно произнес философ с прожилками. — На некоторые вопросы ответа не существует.
— Да ну? — удивился Гаттер. — Разве у вас не на любой вопрос найдется ответ?
— На этот вопрос ответа не существует, — сказал философ.
Сборище захихикало, рассыпая щебенку.
— А ну, тихо! — скомандовала Мергиона. — Нам нужны хочуги. Где они?
Взгляды философов окаменели. Не окаменел только Первертский Мыслитель. Он вообще повел себя странно. Открыл рот, будто собираясь что-то сказать, закрыл, видимо, передумав говорить, снова открыл... и застыл, судя по всему, крепко задумавшись.
— И на этот вопрос, — Мерги встала в боевую стойку, — вам лучше знать ответ. А то мы здесь камня на камне не оставим.
Нунчаки со свистом описали несколько смертельных фигур. Конечно, две деревяшки рядом с грудой камней выглядели не слишком убедительно. Но по крайней мере один философ — с голубыми полудрагоценными вкраплениями — проникся серьезностью намерений опасной девочки. Он поспешно вскочил, отбежал на полсотни метров и сел там.
— И еще, — добавила Пейджер, развивая успех. — Где-то здесь должна быть электрическая овца Белка.
— Овца, — облегченно загудели философы. — Овца, как же, была овца. Электрическая, да, скрипела, искрила, шестеренками хрустела... Она пришла вон оттуда и ушла вон... вон... вон...
Сен заметил, что на этот раз взгляды каменели не разом, а один за другим, словно мыслители по очереди натыкались на что-то неприятное. Он проследил направление взглядов и дернул Мергиону за рукав.
Между разумными камнями бежала цепочка овечьих следов, которые исчезали под философом с голубыми полудрагоценными вкраплениями.
— Белка под ним![47] — завопила Пейджер. — Он что, сел на мою Белку?!
— Не думаю, — сказал Аесли. — Скорее, это часовой, который охраняет вход в катакомбы, в которых мы найдем не только Белку, но и хочуг. Я правильно излагаю?
— Не в бровь, а в лоб, — подтвердил Первертский Философ. — На чем сидит, то и охраняет. Хочуги там. Я как раз хотел об этом сказать.
— А что ж не сказал? — спросил Порри, роясь в рюкзаке.
— Передо мной возникла дилемма, — объяснил Первертский, косясь на Гаттера. — Я не мог решить, имею ли я право открыть людям тайну философов. Корпоративная этика, сами понимаете.
Собрание камней вышло из оцепенения и зашушукалось, сыплясь песком.
— Тайну, тайну, они узнали нашу тайну! Кто виноват? Что делать? И делать ли? А если делать, то что? А если что, то как? А если как, то кому это надо? А если это надо нам, то кто мы? И мы ли это? А если не мы, то кто?..
Выяснение ключевых вопросов мироздания прервал массивный базальтовый философ, который с оттяжкой грохнул гранитным молотком по булыжнику:
— Обвинитель! Почему вы не обращаете внимания высокого суда на то, что обвиняемый пытается затянуть процесс?
Философ, поросший мхом, вздрогнул, сделал вид, что не спал, и произнес:
— Обвиняемый пытается затянуть процесс. Заявляю протест.
— Протест отклонен. Суд и сам все прекрасно видит.
— Суд? — удивился Порри. — Какой суд?
— Суд камней, наверное, — сказала Амели. — Что ж, очень... поэтично.
Суд камней
— А кто обвиняемый? — спросил Аесли и понял, что уже знает, кто: Первертский, кто же еще[48]. — А присяжные заседатели?
— А вот они, заседатели, — судья обвел рукой дюжину философов, настолько убедительно расширявшихся к низу, что в их заседательстве никто бы не усомнился.
— А кто защитник?
— Обвиняемый отказался от адвоката, — усмехнулся базальтовый судья. — Сказал, что сам себя сможет защитить.
— Я передумал, — заявил Первертский, бросив взгляд на Сена, — мне нужен адвокат. Вот этот.
Аесли отметил, что в окружении себе подобных Каменный Философ говорит совершенно нормально, без всяких присущих ему двух— и трехсмысленностей. «Интересно, он для этого напрягается или, наоборот, расслабляется?» — подумал мальчик и с достоинством поклонился:
— Защита хотела бы ознакомиться с материалами дела.
Толпа недовольно загудела:
— А что материалы? Обычные материалы: базальт, гранит, опал, хризолит, мрамора немного, малахит, если повезет...
Рукав Аесли затрещал.
— Да? — недовольно обернулся он.
— Молодец, Сен! — громко зашептала Мергиона. — Забалтывай их, сколько сможешь, тяни время, а мы незаметно улизнем и займемся часовым.
Аесли коротко кивнул и снова повернулся к высокому (и широкому — в общем, достаточно громоздкому) суду. Забалтывать он мог кого угодно и сколько угодно. Это, в принципе, даже не было задачей. А выступить в роли адвоката и выиграть дело... Вот это уже интересно.
— Итак, — сказал Сен. — Защита просит огласить обвинение. Прошу вас, обвинитель. Обвинитель!
Философ в желтую крапинку толкнул каменным локтем философа, покрытого мхом.
— А? — вскинул голову тот. — Куда? «Дело упрощается», — подумал Аесли.
— Прокурор, вы помните, в чем обвиняется мой подзащитный?
Замшелый прокурор попытался возмутиться, потом саркастически рассмеяться, да так и застыл с открытым ртом, полным слюдяных пластинок. Видимо, о деле он помнил еще меньше, чем знал защитник.
Когда мох на голове обвинителя задымился от напряжения, судья скрипнул зубами (первосортные кварцы) и подтолкнул к обвинителю глиняную табличку.
— Обвиняемый каменный философ по имени Песочный Куличик, — начал с интересом читать обвинитель, — также известный как Первертский Мыслитель, родился... ну, тут можно пропустить...
— Заявляю протест! — Сен глянул в сторону. Мерги, Порри и Амели со скучающим видом незаметно окружали часового с голубыми полудрагоценными вкраплениями. — Обвинение пытается утаить факты, которые могут иметь отношение к делу.
— Обвинитель! — в голосе судьи зазвучал если не металл, то по крайней мере железная руда. — Огласите все факты, которые могут иметь отношение к делу!
— Как? Все факты? С самого начала?
— С самого начала, — судья сделал знак базальтовой ручищей, и десяток философов пришли в движение.
Когда гора глиняных табличек выросла до плеч прокурора, Сен понял, что задача потянуть время может считаться перевыполненной. Он поежился. Судья, напротив, пришел в самое благодушное
