длинную поэму об аде, в котором каждый человек претерпевает мучения, вызываемые как раз теми силами, которые управляли его жизнью. Быть богом – это быть способным распознать в самом себе все поистине важное и потом взять тот единственный тон, который обеспечит ему созвучие со всем сущим. И тогда вне морали, логики или эстетики становишься ты ветром или огнем, морем, горным кряжем, дождем, солнцем или звездами, полетом стрелы, вечерними сумерками, любовным объятием. Становишься главным, благодаря главной своей страсти. И говорят тогда взирающие на богов – даже и не зная их имен – «Это Огонь. Это Танец. Это Разрушение. Это Любовь». Итак, возвращаясь к твоим словам, они не провозглашали себя богами. Это делают все остальные, все, кто видит их.
– Значит, вот так они и тренькают на своих фашистских балалайках, да?
– Ты выбрал неудачное прилагательное.
– Ты уже израсходовал все остальные.
– Похоже, что в этом вопросе нам никогда не найти общей точки.
– Если в ответ на вопрос, почему вы угнетаете мир, ты разражаешься нескончаемой поэтической белибердой, то, естественно, нет. Думаю, тут просто не может быть общих точек.
– Тогда давай найдем другую тему для разговора.
– Хотя действительно, глядя на тебя, я говорю: «Это Смерть».
Яма не ответил.
– Странная у тебя – как ты сказал? – главная страсть. Я слышал, что ты был стар, прежде чем стал молодым…
– Ты же знаешь, что так оно и было.
– Ты был механиком-вундеркиндом и мастером оружия. Ты потерял отрочество во вспышке пламени и в тот же день стал стариком. Не в этот ли момент стала смерть твоей главной страстью? Или же это произошло раньше? Или позже?
– Не играет роли, – отрезал Яма.
– Ты служишь богам, потому что веришь во все, о чем говорил мне, – или потому, что ненавидишь большую часть человечества?
– Я не лгал тебе.
– Оказывается, Смерть – идеалист. Забавно.
– Ничего забавного.
– Или, может быть, ни одно из этих предположений не справедливо? Может быть, главная твоя страсть…
– Ты уже упоминал ее имя, – перебил Яма, – в той самой речи, в которой сравнивал ее с болезнью. Ты был не прав тогда, и ты не прав и сейчас. Я не намерен выслушивать твою проповедь еще раз, а так как в данный момент вокруг не видно забучих песков, то слушать ее я и не буду.
– Иду на мировую, – сказал Сэм. – Но скажи мне, меняются ли когда-нибудь главные страсти богов?
Яма улыбнулся.
– Богиня танца была когда-то богом войны. Так что похоже, что все может измениться.
– Только умерев подлинной смертью, – заявил Сэм, – изменюсь я. Но до самого того момента я буду с каждым вздохом ненавидеть Небеса. Если Брахма обречет меня на сожжение, я плюну в пламя. Если он повелит удушить меня, я постараюсь укусить руку палача. Если он рассечет мне грудь, кровь моя, надеюсь, разъест клинок ржавчиной. Ну как, это главная страсть?
– Ты – отличный материал для бога, – кивнул Яма.
– О боже! – иронически протянул Сэм.
– До того, как случится то, что случится, – сказал Яма, – тебе, как было мне обещано, разрешено поприсутствовать на свадьбе.
– Свадьбе? Ты и Кали? И скоро?
– В меньшее полнолуние, – ответил Яма. – Итак, что бы ни решил Брахма, я, по крайней мере, смогу до тех пор поднести тебе хорошую выпивку.
– За это спасибо, бог смерти. Но мне всегда казалось, что свадьбы не вершатся на Небесах.
– Эта традиция доживает последние дни. Нет никаких священных традиций.
– Тогда удачи, – сказал Сэм.
Яма кивнул, зевнул, закурил очередную сигарету.
– Между прочим, а какая сейчас на Небесах мода на казни? Я спрашиваю из чистой любознательности.
– Казни не вершатся на Небесах, – сказал Яма, выдвигая ящик и вынимая из него шахматную доску.
V
Из Адова Колодезя вознесен он был на Небеса, чтобы пообщаться там с богами. Много тайн скрывает в себе Небесный Град, можно отыскать среди них и ключи к его прошлому. Не все, что случилось, пока был он там, известно. Известно, однако, что выступил он перед богами ходатаем за судьбы мира, снискав тем самим симпатии одних и враждебность других. Избери он изменить человечеству и принять предложения богов – и, как говорит кое-кто, мог бы он навсегда остаться в Граде Князем, а не встретить свою смерть в когтях призрачных кошек Канибуррхи. Злые языки утверждают, правда, что принял он это предложение, но потом предали уже его самого, и только после этого, в последние дни свои опять был он целиком на стороне страдающего человечества, но дней этих оставалось слишком мало…
Препоясанная молниями, носительница штандарта,вооруженная мечом, копьем, луком,пожирающая, поддерживающая, Кали, ночь времени в конце кальпы, скитающаяся по миру в ночи, сохранительница, обманщица, безмятежная, любимая и любезная, Брахмани, Мать Вед, обитательница таинственных, безмолвных мест,предвещающая добро, нежная, всеведущая, быстрая, как мысль,носящая черепа, одержимая силой, сумеречная, трудноодолимая воительница, сострадательная и милосердная,пролагающая путь заблудшему, дарительница благ, учитель, доблесть в облике женщины, с переменчивым сердцем, предающаяся суровому аскетизму, чародейка, пария, бессмертная и вечная…
И вот, как столь часто бывало и в прошлом, ее белоснежную шерсть погладил ветерок.
Она прогуливалась там, где колыхались лимонно-желтые травы, она кралась по тропинке, вившейся среди темных деревьев, усыпанных тропическими цветами; справа от нее высились яшмовые утесы, то тут, то там выходили на поверхность жилы молочно-белой породы, пронизанной оранжевыми капиллярами.
И вот, как столь часто бывало ранее, бесшумно ступали по тропинке подушечки ее огромных кошачьих лап, ветер поглаживал белую, как мрамор, шерсть, тысячами оттенков колыхались вокруг нее ароматы джунглей – там, в сумеречном месте, которое существовало лишь наполовину.
Она шла одна по извилистой тропе через джунгли, которые были отчасти иллюзией. Белые тигры – одинокие охотники. Если и прогуливались в округе другие, ни один из них не искал общества себе подобных.
И вот, как столь часто бывало ранее, глядела она на гладкую серую скорлупу небосвода и на звезды, сверкавшие на ней, словно крохотные осколки льда. Полумесяцы ее глаз расширились, она остановилась и, глядя вверх, уселась.
За какой же добычей рыщет она?
Сдавленный, утробный звук вырвался у нее из пасти и прервался, будто она подавилась кашлем. Неожиданно вспрыгнув на высокую скалу, уселась она там, вылизывая шерсть у себя на плечах. Показалась луна, и она уставилась на нее – фигура, словно слепленная из нетающего снега, – из-под бровей сверкали
