вождь. Пылали факелы.
На площади горели костры. Вокруг скакал колдун Каллу, бросал в огонь какие-то сушеные травы и скороговоркой читал заклинания.
Дойдя до племенного дерева, Нбаби остановился и подождал, пока площадь заполнится людьми.
— Умби, — сказал племенной аристократ. — Буду делить мясо. Каллу!
Произведя все приличествующие случаю прыжки, произнеся все подобающие слова, спалив на кострах по кусочку парной бегемотины для каждого из племенных богов, главный колдун наконец объявил:
— Все боги приняли малые жертвы. Боги одобрили сегодняшнюю охоту. Боги разрешают употреблять это мясо в пищу!
Раздались громкие ликующие возгласы.
Они теперь долго не стихнут — эти славословия в адрес богов, вождя, колдуна и наиболее отличившихся охотников.
Все племя стихийно распределилось по гигантским хороводам. Эти хороводы концентрическими кругами охватили центр площади: развесистое, похожее на дуб, но не дуб, дерево, костры, колдуна Каплу, вождя Нбаби и его верных амбалов.
Они-то, эти амбалы, и оказались теперь в центре внимания. Люди приплясывали и кружили, положив правую руку на плечо соседа. Под навесом гудели два там-тама: в дни малых праздников они заменяли десять барабанов.
Смотрели люди народа фон не на соседей по хороводам. Глаза жителей устремлены были в одно место на площади. А именно — на пальмовый настил между обоих костров.
Там чернокожие богатыри страшными ножами-мачете окончательно разделывали бегемотину, подчиняясь командам вождя.
Так собака готова сколько угодно наблюдать, как хозяин разделывает окорок.
Тем более у бегемотиков окорочка что надо.
В свой пальмовый дом вождь вернулся далеко за полночь. Поразился тишине. Подождал, пока утомленные глаза свыкнутся с темнотой. Ни младшей дочери Зуби, ни ее крохотного сына Кофи не было. Нбаби почувствовал, как что-то нехорошо екнуло у него внутри.
Он выбежал на улицу. Народ устало и довольно расходился на ночлег. В одной из соседних лачуг люди уже ворочались, устраиваясь поудобней.
Вождь отодвинул полог и заорал в черную щель:
— Гьямба, старая сука, где ты там?!
В ответ раздался испуганный голос:
— Я здесь Нбаби, здесь!
— Вылазь, — коротко распорядился вождь.
Из лачуги выбралась старая женщина — та самая, что три месяца назад присматривала за рожающей Зуби.
— Где малыш Кофи?
— Здесь, Нбаби, тоже здесь. Его весь день кормила моя дочь. У нее всегда полно молока. Твой внук спит.
Старая Гьямба удивилась, что после ее ответа вождь еще более разволновался.
— Где Зуби?
— Не знаю, — пролепетала женщина. — А Кофи спит…
— Это я слышал! Когда ты видела Зуби в последний раз?
— Утром, Нбаби, утром! Твоя дочь принесла твоего внука.
— Зачем?
— Она сказала, что идет за кореньями…
— С кем она ушла?
Бедная Гьямба смотрела на вождя ничего не понимающими глазами. Что произошло?
— Я не знаю, Нбаби. Многие женщины ходили сегодня за кореньями в сторону Абомея…
— Это я без тебя знаю! — оборвал ее вождь, все более распаляясь. — Я не знаю другого: где моя дочь? Вот что, Гьямба. Живо собери на площади всех, кто ходил сегодня за кореньями в сторону Абомея.
— Сейчас? — переспросила Гьямба.
— Немедленно! — прогремел вождь и кликнул силовые структуры: — Эй, Параку! Эй, Канди! Идите с этой дурой по домам. Отправляйте на площадь всех, кто собирал корни в стороне Абомея, пока мы охотились.
Черные гиганты переглянулись. Они уже перехватили сваренной кем-то на скорую руку бегемотины и теперь мечтали только спать, спать и спать.
Но делать нечего. Полусонные жители потянулись на площадь.
Ошеломляющая весть о том, что пропала младшая дочь вождя, сдувала остатки сна.
Капитан Кондратьев разрывался на части.
Спустя четыре дня после захвата резиденции позвонили из советского посольства. Капитан напрочь забыл о существовании этого учреждения в покоренной им стране. И вот на тебе. Пришлось ехать.
Капитан захватил с собой друга Иванова. Бронированную дверь распахнул охранник с кобурой на боку. Несколько мгновений он стоял, не решаясь впустить двух верзил, с ног до головы увешанных оружием.
Наконец — видимо, сообразив, кто в городе хозяин, — охранник провел гостей в приемную и скрылся за звуконепроницаемой дверью.
Сей же миг вернувшись, он объявил:
— Товарищ Кондратьев, товарищ посол ждет вас!
«А Серега?» — чуть не сорвалось с языка у капитана. Он подмигнул прапорщику, развел руками, мол, ничего не поделаешь, в чужом монастыре свой устав. И шагнул в кабинет.
— Василий Константинович! — с этим воплем к нему бросился толстяк с большой плешью, очень похожий на артиста Евгения Леонова. — Разрешите от всей души поздравить вас с блистательным исполнением задания партии и правительства!
Мы ежедневно передаем в Москву сводку оперативной обстановки, и там, наверху, очень довольны. Это же бархатная революция!.. А теперь я хотел бы оставить вас наедине со своим сотрудником Павлом Федоровичем, вот он, познакомьтесь…
Не вымолвивший ни единого слова во время этой тирады Кондратьев обнаружил вдруг в кабинете еще одного человека. Дверь за послом захлопнулась. Щуплый бледный человек поднялся навстречу из-под портрета Генерального секретаря Брежнева.
— Поздравляю, Василий Константинович, поздравляю, — капитан ощутил в своей ладони хрупкую девичью ручку, и в памяти некстати всплыла красавица Зуби. — Присаживайтесь. Меня попросил поговорить с вами Борис Петрович…
Могучая привычка едва не вогнала капитана в стойку «смирно». Едва удержался.
Не было большего авторитета для Василия Кондратьева.
— Слушаю вас, — только и сказал он.
Павел Федорович, хотя и не имел дагомейского загара, вопросы задавал по существу. Капитан отвечал в письменном виде.
Он давно не работал авторучкой в таком объеме. Прошел один час. Второй.
Третий. Ныли пальцы правой руки. Росла стопка исписанных листов. Маялся в приемной верный друг Серега. Капитан с ужасом думал, какое количество дел накопится в роте за его отсутствие, и бросал тоскливые взгляды на щуплого бледного человека.
— Послушайте, Василий Константинович, а что это за побоище на набережной Прогресса? — неожиданно спросил посланец Москвы. — Как дело было?
Рука капитана застыла над бумагой.
