солдат защищает женщин и детей от зверств… партизан! Но тут же он вынужден признать, что тот же самый немецкий солдат сжигает дома этого самого мирного населения, которое все-таки полагает «неполноценной расой»!
Ого, какая совесть у оккупанта, ну прямо как у Незнайки в повести Н. Носова «Незнайка в Солнечном городе»! А что же автор? Он тоже полагает, в рамках искривленного мифа, что оккупанты защищают мирное население посредством истребления тех, кто этим оккупантам сопротивляется? Нет, погодите! Автор еще преподнесет нам сюрпризы!
Итак, немецкий офицер сидит за столом в русском доме. И тут появляется прелестная женственная Ксения с сияющими глазами. Она — та самая старинная мистическая девственница, живое олицетворение чистоты. Герой испытывает к этому символическому существу ту самую, символическую высокую любовь. И дефлорация Ксении — мистический акт, будущий любовник испытывает «;робость и благоговение»; он вспоминает о том, что «девственницу охраняет ангел»
И вдруг возникает странное чувство. Да это дежа вю какое-то! Где-то мы уже это видели, то есть читали!..
Пьяный ефрейтор уверяет Люсю Осьмухину, что немецкие солдаты — те самые «рыцари», исполненные благородства. И после этих примечательных слов Люся из уже упомянутого романа «Молодая гвардия» едва спаслась от насилия. Героя Хазанова любят и без насилия, чисто и искренно. И все же он мечтает обнять какую-нибудь русскую степную красавицу, ведь женщины принадлежат победителям!..
Лена, юношеская любовь Олега Кошевого, тоже не какая-нибудь «блудница», баба-халда, а милое прелестное существо, очаровательная юная девственница. И где-то там, в комнате, играет на пианино офицер, тоже, должно быть, совестливый интеллектуал. А в это самое время денщик снабжает мать Лены консервами. Этого денщика, ординарца, «глуповатого, но честного парня», мы найдем и в повести Хазанова, он будет помогать по хозяйству матери Ксении. Не хватает только Олега Кошевого, того, который «сказал внятно и раздельно, так, что каждое его слово точно по лицу ее било:
— Ч-чем же они платят тебе? Кажется, постным маслом? Ты п-продешевила!..»
Ксении так никто не скажет. Ее накажет, следуя определенному дискурсу, сам автор. То, что оказалось в романе Гиршовича комедией, в повести Хазанова обернется трагедией. Судьба разлучит Ксению с возлюбленным, но она не появится на его пороге с младенцем на руках. Она отправится в Германию в качестве «восточной рабочей», и там ее попытаются изнасиловать, а потом обезобразят ее лицо, и она покончит с собой. Но это еще не конец. «Ведь мы же для этих скотов хуже дикарей»
Чем же так раздражает немецкого аристократа-интеллектуала его сын? А тем, что вообще существует, тем, что приехал и рассказал о судьбе Ксении. Потому что главный герой повести Хазанова желает лишь одного: уединиться в загородном доме и бесконечно воображать совокупление с фантомом Ксении. Нет, подобные любови вряд ли могут служить опорой кому бы то ни было!
Короче, традиционный дискурс начинает и выигрывает.
О бедном еврее замолвите слово
Но помимо темы любви существует и еще одна тема, острая и трагедийная, неотъемлемая от Второй мировой войны. Конечно же, речь пойдет о том самом «еврейском вопросе». Пока шустрые детишки мамаши Мирабель лопают мамины котлетки, героиня романа Патрика Модиано «Дора Брюдер» скитается по улицам оккупированного Парижа. Ее преследуют и намереваются уничтожить не за какие-то свойства ее личности, а просто за то, что она — еврейка. И никакого выбора у нее нет. Но как писать об этом самом «еврейском вопросе», если царит полумгла, а понятия «друг» и «враг» смешиваются?
Мадам Мирабель делится с дочуркой мнением о евреях, которые «умеют приспосабливаться» и «крутятся за счет других». Конечно, матушка Мирабель лукавит, делает вид, будто она не знает того, что известно даже ее сыну, подростку Кассису, который восклицает, обращаясь к младшей сестре: «Ты слыхала, как они в Париже с евреями расправляются? Ты про лагеря смерти слыхала?..»
Но ведь если с кем-то расправляются, разве не естественно броситься на помощь? Но это в рамках традиционного гуманистического дискурса, а если в рамках какого-нибудь другого дискурса?
В романе Гиршовича есть персонаж, лишенный выбора, как и Дора Брюдер. Этот персонаж появляется в самом конце романа. Его прячет добрый священник. И вдруг начинается фантасмагория. Киев наконец-то освобожден. Несчастный человек видит первых красноармейцев. И… Они врываются в церковь, стреляют, гонятся за беднягой. Очередное искривление мифа? Опять «освободители» — «плохие»?
Патрик Модиано вспоминает о девушках-парижанках, «которые в июне, в первый день, когда евреям было предписано носить желтую звезду, имели мужество тоже приколоть звезды в знак солидарности…»
На закуску
Так что же, совсем не на что опереться? А вот и есть на что! Да, все смешалось: «друг» и «враг», свет и тень. Но одно, кажется осталось навсегда простым и ясным. Это — еда! В мире кривящихся мифов только еда — настоящее, истинное; кушанья, которые готовит вновь и вновь кулинарка Тита, не обращающая внимания на бурную жизнь Латинской Америки (Лаура Эскиваль. «Шоколад на крутом кипятке»). Истинное в жизни — шоколад, который вновь и вновь варит Вианн (Джоан Харрис. «Шоколад»). Истинная действительность — свежие продукты, из которых неутомимо стряпает мадам Мирабель, а затем и ее дочь Фрамбуаз. На читателя обрушиваются лавиной блины, супы, увесистые пироги. Вот и Гиршович вводит в свой оперный театр кухарку Дарью Свиридовну. И пошло-поехало: макрель, соус, кисель… Даже серьезнейший Хазанов вдруг с нежностью пишет о яичнице, об укропе на чистой дощечке, о пухлом каравае…
Впрочем, все это — хорошо забытое старое. Уже Илья Ильич Обломов предпочитал Ольге с ее философическими вопросами и запросами Агафью Матвеевну с ее кушаньями. Агафью и ее рябчиков в сметане возможно спокойно консумировать, а вот философические вопросы и запросы… И, может быть, повзрослевшей Фрамбуаз и безразлично, кого погонят в концлагерь, кого убьют. Зато ей небезразлична другая война, в которой домашняя кухня ее кафе воюет с фастфудом и выхолощенным ресторанным меню…
И делается от этого как-то не по себе, как Штольцу от идиллических мечтаний добродушного Ильи. Хочется все-таки иметь в качестве опоры и основы что-то другое!
