Он выглядел теперь уже совершенно нормально. Вел себя адекватно. В общем, как бы стал прежним. Как раз мы собрались на очередное «производственное совещание» в доме Кости. Сели за стол.
Костя попросил Александра рассказать о том, что было в России и вообще... как он видит дальнейшую нашу жизнь. Но Александр возразил:
– Нет, я хотел бы сначала послушать вас. Пусть каждый выскажется...
Он взял инициативу в свои руки, а мы как бы должны были отчитываться перед ним. Но что делать? Мы стали высказываться. Говорили о новой обложке, предложенной Мегре. О том, что мы решили еженедельно собираться для обсуждения дел (к слову – такая практика есть на любой нормальной немецкой фирме). В общем, о делах производственных. Костя спросил еще: «Мне бы хотелось знать, Александр, как вы планируете наше будущее? Как мы теперь будем жить дальше? Вы будете руководить? И потом, я хотел бы выяснить, как теперь с обращениями? Вы сказали, что мы должны называть друг друга на „Вы“ – к вам так и продолжать обращаться? Или можно по-старому, на ты?»
Я говорила только о производственных делах. В общем, разговор был достаточно деловой, как обычно.
Когда все закончили, Александр вдруг сделал очень обиженный вид и сказал примерно следующее.
– Я столько пережил, столько перестрадал! А вы смотрите на меня, как на врага! Вы задаете мне такие вопросы! Я не хочу с вами больше разговаривать!
Тут мой муж не сдержался и накричал на него. После чего вышел в комнату и больше уже не заходил. Мне надо было бы пойти за ним, но я не знала, как лучше поступить – и с Александром нужно было поговорить.
– Но мы же просто вас спросили... вы нас поймите – мы действительно не знаем, после всего, какие у нас будут отношения!
– Понимаете, Александр, – попыталась я объяснить, – Вы, к примеру, по телефону столько людям пообещали, что мы не знали, как это потом расхлебывать. Так как вы – дальше будете так же поступать или нет?
В общем, ни к чему хорошему этот разговор не привел. Александр обижался все больше: «Я пришел к друзьям, а вы отнеслись ко мне, как к врагу!» Тут еще вступила И. и начала заступаться за мужа. У нее теперь была четкая установка: Саша был болен, а вы не можете отнестись к нему по-человечески. В общем, мы переругались, Саша с И. ушли обиженные, а нас еще долго трясло. Кажется, все началось сначала...
У Александра явно ничего не прошло. Он по-прежнему считал себя мучеником, обиженным, преданным. Он ненавидел всех и на всех обижался. Да, он начал вести себя адекватно, он уже не ел сырых грибов, не здоровался с деревьями и не ругался матом. Но установка – какой я хороший, какой я великий, как я люблю всех людей, и какие у меня ужасные близкие и друзья, как все передо мной виноваты – эта установка осталась.
На следующий день приехали еще Е. и Ю. с детьми (Е. – заместитель Александра по обществу), и мы все должны были обсуждать дела общества. Андрей даже отказался идти на это сборище – при виде Александра его по-прежнему трясло. Я пошла...
Первой слово взяла И. Она долго и с горечью говорила о происшедшем вчера. Виноваты, естественно, были мы. И. изложила свою позицию.
– Саша был болен. Если бы он был здоров и вел себя подобным образом, я бы не жила с ним и развелась бы тут же. Но он был больным, и поэтому вел себя так. Теперь он здоров, но надо же его понять! Надо же отнестись по-человечески, а не так холодно, как все отнеслись к нему вчера! Вчера я с ужасом поняла, что вот мы три года создавали наши отношения, и достаточно всего пятнадцати минут, чтобы их разрушить! И мы будем ходить по Франкенеку как три совершенно чужие семьи...
У меня возник вопрос: что же это за отношения, которые можно разрушить за 15 минут. Но так как уже заговорили о Любви, то сказать об этом мне было неудобно.
– Но мы хотели просто узнать, что Александр думает обо всем этом... его послушать! Он же не захотел говорить!
На этот раз Александр снизошел к нам и начал рассказывать свою версию происшедшего.
Итак, он не был болен (это в корне противоречило словам И., но кажется, ни она сама, ни кто другой этого не заметили).
После больницы Александр поехал в Россию и первым делом встретился со своей учительницей рэйки (помните, с чего все началось?) Любой. И вот эта Люба ему объяснила следующее: у всех более- менее продвинутых рэйкистов проходит этот «процесс». При этом с людьми еще и худшие вещи творятся: они пытаются самоубийством покончить, калечат себя и пр. «Мы за людьми в этом состоянии следим, даже связываем, чтобы они ничего не сделали». После успешного прохождения «процесса» человек становится ясновидящим. Но если его «запихали в психушку» (а такое желание всегда возникает, потому что человек именно ведет себя как сумасшедший) – естественно, после тамошнего лечения никаких способностей уже не будет.
– Ну вот, – Александр пожал плечами, – так что сейчас у меня никаких способностей нет. Я ничего не вижу, не слышу...
Разумеется, это было обвинение в наш адрес, но мы его проглотили спокойно.
Потом Александр встретился с Мегре, и тот ему сказал: ну конечно, у меня тоже был точно такой же процесс! Когда я с Анастасией познакомился. Только я уехал от жены, от всех. Остался один. Я же в книге описывал, как я чуть не умер. Вот это и был такой процесс.
Короче говоря, Александр и Мегре обнялись, как братья, и плакали вместе, стоя у окна и глядя на мир, который им предстояло менять к лучшему. (Это не моя фантазия, а рассказ Александра, опять же)
Слушая Александра, я вдруг начала его понимать. Он рассказывал все это таким спокойным, естественным тоном... Да, конечно! Ну что же – да, бывает и такое в жизни. Процесс. Вот и у Мегре был процесс. И у многих ясновидящих. И у Фаины. И Евгений говорил, что у него было что-то подобное.
Короче говоря, все восприняли Александра именно так, вполне спокойно. Все хорошо! Все прекрасно! Можно жить дальше!
– Ну а то, что вы рассказываете... я просто не помню, – заключил Александр, – что я что-то кому-то говорил не то. Если я кого-то обидел – простите, пожалуйста!
Надо ли говорить, что его тут же простили!
– Я думал о том даже, что мне теперь нужно отойти от дел... может быть, не стоит больше этим всем заниматься. Но ведь я дал слово Богу, что я буду заниматься религиозно-общественной деятельностью. Поэтому я не могу от этого отказаться.
И это показалось мне вполне достойным оправданием.
Ну хорошо, собралась я, это все понятно и прекрасно. Но он что – думает, что и дальше все будет по-старому? Мне было нелегко заговорить. Александр почему-то начал говорить о своем «авторитаризме» и доказывать, что он вовсе не такой! Тут состоялся этот неприятный короткий разговор о Сталине – меня не так поняли, но оправдываться и объясняться было некогда. Да и в чем оправдываться? И в этом же разговоре Александр упомянул почему-то давно забытого Г.П. («Вот он бы вам показал!») А он, Александр, такой мягкий, нежный, любящий! Демократичный! Как можно сказать о нем хоть одно дурное слово! Все это были камешки в мой огород – якобы я протестую против власти Александра (хотя я уже очень давно, а если разобраться, то и никогда не протестовала против его ВЛАСТИ). Александр, видимо, составил обо мне мнение, как о любительнице этакой «жесткой диктатуры» Отсюда – «сталинистка». Ну ладно...
Короче, мне было нелегко заговорить после всего этого. Но я собралась с духом – плевать, что обо мне подумают, общество важнее! И заговорила о том, что неплохо было бы все же иначе строить отношения в обществе... И все, как обычно, подхватили. Интересно, что вся семья Александра, сидевшая за столом, грудью встала на его защиту.
– По-моему, – говорила дочь Александра Л., которую совсем недавно он «проклял и выгнал», – Все более-менее серьезные дела в нашем обществе были инициативой папы.
Тут мне стало ясно, что папа в этой семье всегда был кумиром. И крепко держал всех в руках вот
