истяжельство, или жертвуешь. Вот я тебе о чем говорю.
— Не хочу, — повторил Осташа. — Прости. Не верю.
ВОИНСКОЕ ПРИСУТСТВИЕ
Осташа вылез из колодца и, забыв прятаться, пошагал по улице в сторону дороги на Демидовские Шайтанки. Еще не рассвело, но вдали в небе появилась какая-то узкая синяя промоина. Под ней из темноты проступили мертвенно торчащие вверх трубы завода — словно убитая барка затонула, легла на дно, а теперь вешняя вода опала, и над плесом показались разновысокие ребра кокор.
Хотелось спать, хотелось жрать, но не было денег, чтобы вернуться на постоялый двор. Оставалось только дойти до Шайтанских заводов и сдаться капитану Бергу. Пускай он определяет Осташу на казенный кошт хоть арестантом. В душе Осташи словно все обвисло, обгорело по краям. Нет, не на то он рассчитывал, отыскивая путь в каплицу Конона. Он думал, что услышит какой-то ответ на свои вопросы, что-то поймет… Или хотя бы попросту разозлится, чтобы на волне злости сделать так, как считает нужным. Никакой милости выпрашивать у Конона он не собирался. А оказалось, что Конон его чуть ли не в наследники произвел. Да еще и поучений прочитал таких, от каких блевать тянуло. И вместо праведного гнева Осташа испытывал лишь глухую тоску: вот еще и Конону он теперь должен. Всем должен. Все благодетели. Впору и шапку продавать — все равно надеть не перед кем.
Ревда позади затонула во тьме, как в болоте. От Ревды до Шайтанок было-то всего верст пять. Дорога скользила меж гор, заросших после вырубки байраком — низким и корявым сосняком. Вдоль дороги тянулись деревни из одной улицы, выселки, постоялые дворы. По обочине громоздились купеческие кибитки, короба, фуры. Ирбитская ярмарка уже началась, купцы везли товар, постоялых дворов на всех не хватало. Только лошадей заводили на ночь в стойла, а сани оставляли при тракте. Приказчики привязывали к оглоблям псов и сами укладывались спать под шубы прямо на товар. Осташа скрипел снегом, проходя мимо, но псы не лаяли. Лишь какой-то Полкан вышел из-за крутого полоза, посмотрел укоризненно и задрал лапу на задок чужой кибитки.
Осташа черпал рукавицей снег, совал в рот: ноги еле держали. Возле большой фуры, крытой залубеневшей рогожей, Осташа издалека увидел движение. Фура выдвинулась дышлами на дорогу, мальчишка запрягал лошадей. Откинув пологи, в фуре сидели купец с купчихой и пили чай из самовара. Снаружи на заиндевевшей рогожной кровле протаяло черное дымящееся пятно.
Когда Осташа подошел поближе, купец уже вылез на дорогу и вытащил самовар, выплеснул из него воду и вытряхивал угли.
— Хозяин, до Шайтанок не возьмешь? — спросил Осташа.
Купец распрямился, осмотрев Осташу с головы до ног.
— Алтын, — сказал он.
— Нету денег.
Купец не ответил, косолапо ушел за фуру, и Осташа услышал, как он начал шумно мочиться в сугроб. Купчиха, грузная в своих шубах, чуть повернулась и приподняла занавеску на окошке в рогожной стенке фуры, зачем-то бесстыже подсматривая за мужем. Купец вышел обратно, запахивая понизу тулуп. Один валенок у него был совсем белый, другой — с черным носком.
— Тогда придешь ко мне завтра снег с амбара скидать, — недовольно сказал он. — Залазь. Еду через Калату.
Осташа полез в фуру, а купец пошел к лошадям. Купчиха в полумраке глядела на Осташу. Похоже, была она молода — куда моложе супружника.
— Приходи, парень, после обеда, когда Платоныч в лавке, — негромко сказала она. — Сбляднем.
Осташа посмотрел на купчиху с мукой, вздохнул и отвернулся, растянулся на мягких узлах и тотчас уснул.
…В Шайтанках его растолкал мальчишка-возчик. Хозяев в фуре уже не было. Осташа вылез на дорогу, огляделся, нашел над снеговыми крышами щетку заводских труб и пошагал в их сторону.
К площади, на которой располагались контора и воинское присутствие, надо было пройти через плотину. По обледеневшим мосткам Осташа перешел над прорезами. Он сверху разглядывал сложное хозяйство, врытое в крутой склон плотины. Ровные канавы закрытых вешняков были заперты плотно опущенными затворами и завалены горбатыми сугробами. Ступени водяных ларей, обросшие ноздреватым льдом, соединялись меж собой ревущими пенными дугами водосбросов. Блестели каузы, где кипела стылая вода. На склонах плотины из-под снега обнажились черные срубы свинков, с которых сползла насыпь. Под малым зимним потоком тяжело вертелись колеса с железными тягами. Все перемешалось в разнокалиберной чехарде торчащих свай, в перекрестьях цепных желобов, балок, укосин и опор; все через деревянные блоки было опутано толстыми тросами. Повиснув на веревках меж высоких бревенчатых стен большого прореза, два мужика топорами срубали вспученные ледяные бороды. Рядом с людьми, словно загребая горстями, безостановочно уходили вверх щербатые, разбухшие плицы главного колеса. Все, чего не касалась вода, было покрыто толстым хрупким и необыкновенно красивым ледяным пухом. Все неподвижные перекладины были увешаны ровными рядами сосулек.
С площади за белым холстом Нижнего пруда был виден сухостой труб Верхне-Шайтанского завода под Ельничной горой, которая давно уже была не ельничной, а голой и какой-то помятой, грязной от копоти, что сыпалась с неба. Трубы Васильевской Шайтанки дымили совсем рядом, за спиной у Осташи. Можно было подумать, что над площадью, над заводом и над Осташей растут огромные, тенистые, темные деревья. Осташа повертел головой, прикидывая: где, на каком месте Андрюха Плотников, Золотой Атаман, здесь снес башку заводчику Ширяеву?.. Сейчас тут уже никому башку не снести — вон воинское присутствие.
В Демидовских Шайтанках оно было не в пример больше, чем в Илиме. Да и ясно: Шайтанки — ключ к Екатеринбургу, горной столице. Это и Белобородов понимал. После пугачевщины в Шайтанках три года простоял казачий полк, рассылавший регулярные разъезды по всем чусовским заводам. Потом казаков услали восвояси, а вместо них прибыл Тобольский пехотный полк с капитаном Бергом во главе. Батальоны его на две трети были распылены по гарнизонам заводских крепостей.
К огромной двухъярусной домине присутствия покоем примыкали крытые конюшни. Меж их концами из фашин солдаты сложили настоящий боевой шанец с воротами. Сейчас ворота никто не стерег: караульный солдат курил трубку и судачил с двумя какими-то мужиками. В раскрытые ворота входили люди, въезжали и выезжали сани. Присутствие было переполошено.
Осташа тоже вошел во двор, заполненный снующим народом. Крестьяне разгружали возы, солдаты с куцыми смешными косицами волокли тюки в подклет присутствия. В одном углу двора с десяток служивых, матерясь, насаживали на копылья полозьев здоровенный короб зимней кибитки. Вдоль другой стены у коновязи стояли лошади, которых скребницами обдирали от свалявшейся зимней шерсти. У крыльца в ряд выстроились шесть чугунных пушек. Голый по пояс канонир в рукавицах на красных волосатых руках бил в зев пушки железным прутом, долбя намерзший лед; другой канонир изодранным банником выгребал наружу ледяную крошку. В толпе весело покрикивали подметальщики, без всякой пользы махая метлами: велено, мол, подметать — и метем; плевать, что все тотчас растопчут и ногами разнесут. Праздный люд глазел, как возле кучи солдатских погребцов дерутся два молоденьких солдата, и подбадривал их возгласами, давал советы. Визжала баба-лотошница, что приперлась продавать пироги: солдаты с хохотом облепили ее со всех сторон и тащили пироги прямо из рук, из дыр лопнувшего берестяного лотка, а кто-то под шумок задрал лотошнице подол и шарил по заднице.
— Чего у вас тут за столпотворение? — недовольно спросил Осташа у ближайшего солдата.
— Домой собираемся, — пояснил тот, блеснув зубами из-под усов. — Рад народ. Из Тобольска нам смена пришла. Считай, год здесь у вас куковали без баб да на казенных харчах.
Осташа протолкался к крыльцу. Здесь раскорячились носильщики, что вытаскивали огромный поставец и застряли с ним в косяке. Где-то в глубине, за поставцом, слышался хриплый ор офицера. Осташа плюнул и свернул в конюшню, рассчитывая попасть в присутствие через черные сени. В конюшне,
