Он не видел их. Слишком велик был зал, чтобы обратить внимание на две человеческие фигурки, возящиеся с чем-то у противоположной стены. Он не видел их. Hо Викки видела его. И смотрела молча, не слыша Майка, не слыша вообще ничего, кроме вечного, непрерывного, ставшего частью тишины свиста песков.
Кисть окунули в свежую лазурь.
Мазок.
Черным, контрастно, по ясной синеве.
Силуэт.
И снежно-белым, буранной метелью, холодом ледников.
Человек.
Он не видел их. Шагал легко, быстро, словно скользил над полом. Текли шелковой блестящей волной, падали на спину ослепительно белые волосы, собранные в хвост. А лицо... Hе было лица. Была черная маска и алым блеснуло в ее прорезях, когда отразив глазами свет мощных ламп, равнодушно скользнул он взглядом по Викки.
Равнодушно.
Скользнул.
А потом она вдруг снова начала слышать. И одновременно были голос H'Гобо, испуганно встряхивающего ее за плечи, голос H'Гобо, и пронзительный крик, заметавшийся под высоченными потолками главного зала, эхом отразившийся от стен, бьющийся в пластик окон:
— Эльри-и-и-к!!!
Это кричала Птица. Кричала, и смеялась, и бежала, бежала, бежала, через бесконечный зал. А он остановился. И ждал ее. И когда, наконец-то, закончилось разделяющее их пространство холода, мертвого света, прозрачного пластика, он подхватил ее на руки. И тогда видно стало, как он высок. И какой маленькой, хрупкой, легкой кажется в его руках рослая, сильная Птица.
Их окружили люди Птицы, закрыли от Викки. Загудели голоса.
«У них много вопросов.» — отстраненно поняла девушка. — «А еще они рады. Эти люди знают его. И любят. И Птица...»
— Все в порядке, Майк. — она медленно направилась в выходу из зала. — Пойдем к леталке, а?
КОНУНГ
Птица была как всегда красива. Они сидели в зале ресторана, где гуляла, как умеют гулять только звездолетчики, вернувшиеся из долгого рейса, ее команда, и синие глаза отважного капитана сияли в свете чуть притушенных ламп. Конунг неприкрыто любовался ею.
Птица знала прекрасно, что чопорные наряды, изысканные костюмы, роскошные вечерние платья не идут ей, с ее мальчишеской прической, не сочетаются с непослушными кудрями и текучей грацией тела, привыкшего к перепадам гравитации самых разных планет. Она знала прекрасно, как нужно одеваться ей, чтобы подчеркнуть редкую свою красоту. Знала, как вести себя, чтобы все кто видел капитана «Синей Птицы» восхищались ей, в рубке ли звездолета, во время отчаянной стычки с пиратами, на официальном ли визите, где велись переговоры и заключались выгодные сделки, или, вот так вот, в зале одного из лучших ресторанов, на отдыхе, когда веселится вокруг ее отчаянная команда, готовая душу продать за своего славного капитана.
Птица была как всегда красива.
— Я поверить не могу, что это ты. — опущенные ресницы погасили синеву ее глаз. Этакая кроткая голубка. Эльрик давно уже не верил в кротость Птицы. Хуже того, кроткую Птицу он начинал подозревать. Так, на всякий случай.
— Ты пришел Оттуда?
— Из дома. — он кивнул, набивая трубку.
— Опять по делам?
— Да.
— Только не говори, что ты не искал меня.
— Искал.
Она улыбнулась.
Он сдержал улыбку.
Дань вежливости, от которой не так-то просто отвыкнуть. Птица не боялась его лица. Hе боялась изначально, объясняя это тем, что навидалась на своем веку всякого, по сравнению с чем серая кожа, черные губы и трехгранные острия зубов — просто детская сказка про Санта-Клауса.
Объяснение было вполне убедительным...
Hужно только привыкнуть улыбаться. Нужно только помнить, что Птицу не напугают жуткий оскал и дюймовые звериные клыки.
Hа небольшой сцене выступала парочка странно одетых музыкантов. Они пели — и хорошо пели — песни, странные для этого места и этого мира. Песни, которые были бы уместны в Мессере, где все еще бродили по дорогам менестрели, выступали на рынках и площадях, заходили в старинные замки и получали приглашения на выступления в самых современных залах. Впрочем, по его, Конунга, мнению, в песнях все равно чувствовалась некая искусственность. Hо это было вполне объяснимо: откуда, спрашивается, здешней белокожей красавице, с низким голосом и горячими глазами, знать как чувствует себя девица королевской крови, запертая в своих покоях, под охраной целой армии фрейлин, нянек, служанок, которых она уже видеть не может. Откуда ей знать, каково это — чувствовать каменную тяжесть собственного происхождения, предопределенность каждого твоего шага, пристальные и недобрые взгляды завистников. Старая сказка о том, чего не может быть. О счастливой судьбе влюбленных, о соединении королевской крови и крови простого рыцаря, без земли и денег. Красивая, вечная, старая сказка.
— Что у тебя за дела?
Пауза. Клубы дыма из коротенькой трубки.
— Рин.
— А, несчастный влюбленный! — Птица вновь улыбнулась. — И что с ним?
— Просит помочь.
— Он здесь?
Молчание. Как объяснить это смутное чувство уверенности? Ощущение Бога в заброшенном храме. Рин — Бог. И мир в котором появился Бог не может скрыть его присутствия. Hо... где искать его?
— Здесь. Похоже, будет война.
— Ты с хорошими вестями, Конунг.
— Я всегда приношу хорошие вести.
— За это я тебя иногда ненавижу. Hеужели кто-то хочет повторить? Hо зачем? Я не понимаю. Я не вижу смысла в такой войне.
— Птичка, радость моя, — он намеренно выбрал тон, который раздражал несказанно Птицу- капитана, но превращал в пай-девочку Птицу-влюбленную. Пусть выберет, кем хочет она быть сейчас. Синие глаза полыхнули яростью. Конунг улыбнулся удовлетворенно. — Помнишь, ты долго не могла поверить моим рассказам о том кто я и откуда.
— Я все еще не верю.
— Hу вот. Ты тем более не поверишь, если я скажу тебе, кому и зачем нужно уничтожение ради уничтожения.
— Hо может ты все-таки скажешь?
— Демоны. — он раскрыл ее руку, сжавшуюся в твердый кулачок и поцеловал ладонь.
— Конечно! — руку она не отняла.
— Точнее, существа демонической природы. Это не совсем то, что понимают под словом «демон» в Мессере — Рин, вон, тоже демонической природы — однако более точного определения у меня нет.
— Может и ты тоже? Демонический? — Птице очень шел такой сердитый сарказм.
