— Все к лучшему, мисс Андольф, — уверила ее та. — Хотите, я поставлю с той стороны табурет, сяду и буду рассказывать вам разные истории?
— Валяй, — согласилась Лея, измышляя планы освобождения. Самым исполнимым ей показалось как-нибудь подманить Глави к окошку, ухватить ее за длинный нос и крутить, покуда та не отопрет.
За дверью послышалось пыхтение, характерный звук, сопровождающий перестановку тяжелой мебели, Глави отдышалась и села.
— Хотите, я расскажу вам, как съер Грэй выгнал из Винтерфилда маркграфиню фон Скерд?
— Дерьмо, — жалобно сказала Лея. — Хочу!
Ей показалось, что Глави торжествующе улыбнулась.
— Однажды ночью нас всех перебудил невообразимый шум и грохот. Мы сбежались в холл, потом те, кто посмелее, а за ними — и мы, поднялись наверх. Что происходило до того, никто точно не знал, но, думаю, догадаться было нетрудно. Ни до, ни после, — мечтательно добавила она, — я не слышала из уст господина нецензурной брани, и что-то там было еще насчет того, будто не хватало ему в своем доме ночью дверь собственной спальни держать на запоре, и велел ей выметаться немедленно со всеми вещичками. А она заперлась у себя, двери засовом заложила и кричала сквозь дверь, что он сперва убьет ее, а только потом труп ее вытащит.
— Страсти какие! — причмокнула Лея.
— В клочья! — охотно подтвердила Глави. — Ну, вы знаете, съер Грэй в некоторых вещах — сущий мальчишка, последний удар и последнее слово всегда за ним. Тут она его, видно, крепко допекла: разошелся не хуже нее и велел, представьте, двери ломать. Народ, по-моему, никогда такого удовольствия не получал. Двери в Винтерфидце хорошие, крепкие, на случай войны ставились, так что Оттису с ребятами без тарана нипочем было не обойтись. Снесли они ее наконец с петель, ввалились в комнату и тут же обратно посыпались, красные и давятся со смеху. Она там, с той стороны, с мечом в руках поджидала. И, клянусь богом, на этой богине войны и нитки не было!
— Смех — смехом, — продолжала она, — но только к этой бабе, пока у нее меч в руках, никто и близко бы не осмелился подступиться, так что пришлось съеру Грэю самому ее с мечом штурмовать, и, ей- богу, там звенела сталь! И ругань стояла такая, что любо-дорого. А потом он ее выволок, завернутую с головой в скатерть, так что ни драться, ни кусаться… только пятки наружу торчали. Оттис ее шмотки сгреб, этаким манером по лестнице спустились, через двор прошли: съер впереди, через плечо у него лягающийся узел, а сзади дружок мой с охапкой тряпья и такой постной рожей, что от одного его виду можно со смеху помереть. Выкинули они ее на дорогу… и мост подняли! Так ей ничего здесь, кроме скатерти, не досталось.
— А потом что?
— А что? Оделась в кустах и убралась восвояси. А мы праздник устроили. Съер не возражал. И разумеется, она возненавидела унизившего ее мужчину до конца дней. Логично. Однако дураков не жалко.
Они еще покалякали о том о сем. Солнце медленно поднялось в зенит, затем стало клониться к западу.
— Я есть хочу! — взмолилась Лея.
— Ох! — Глави всплеснула руками. — Сегодня же не будет обеда, только праздничный ужин! Это Брего так велел: на кухне с утра беготня и запарка, а какой они там торт замышляют — это восьмое чудо света! Если вы поедите, у вас в животе места не останется, чтобы все попробовать.
— А если ты мне немедленно не принесешь поесть, — мстительно сказала Лея, — я, когда сяду за праздничный стол, придвину к себе ближайший салат, возьму большую ложку, сожру его весь, и ни на что другое места не оставлю.
— Я, наверное, могла бы что-нибудь украсть в молочной, — нерешительно предположила Глави. — Сыру, скажем…
— И хлеба с молоком, — заискивающе попросила Лея. — Я правда очень голодна. Я бы за завтраком впрок наелась, кабы знала…
Глави умчалась и вскоре вернулась и, оглядываясь, переправила в окошко плоды своих преступлений, при виде которых желудочный сок у Леи начал выделяться настолько обильно, что она и думать забыла о выкручивании носов.
После утоления голода она отпустила Глави и пошла вдоль полок, выискивая себе книжечку для дальнейшего времяпровождения. Ее внимание привлекла старинная «География» in folio, раскрашенная вручную. В книжках про дальние страны попадались замечательные картинки, они волновали воображение, она потянула книгу с полки… и обратила внимание, что та стоит как-то странно. Чуть-чуть наискосок, словно одна ее сторона неплотно прижата к стене. Делать все равно было нечего, Лея стала снимать книги, потому что сдвинуть с места отягощенную ими полку явно было бы не в ее силах. Однако уже после трех она поняла, что полочка эта не простая.
В задней ее стене виднелось небольшое отверстие, которое не могло быть не чем иным, как только скважиной, а скважины предполагаются в дверях. Лея хмыкнула и решила, что раз уж ее здесь заперли, то пусть пеняют на себя и не жалуются, что она воспользовалась случаем утолить свое любопытство, которое, как известно, погубило и воскресило кошку. Уразумев, что если дверь-полка стоит наперекосяк, то, стало быть, она не может быть закрыта — кто-то поторопился, провернув ключ в замке, но не захлопнув дверь! — Лея поддела выступающий край кончиками пальцев и потянула на себя. Какую-то секунду она вполне серьезно ожидала увидеть там ни больше ни меньше как потайную комнатку Синей Бороды, где печально прославленный сказочный герой хранил свою пикантную коллекцию. Однако когда полка мягко отошла на смазанных петлях, и Лея оказалась на пороге, она не обнаружила там ничего пикантного.
Это было маленькое помещение, устроенное в толще контрфорса. Две узкие вертикальные щели в противоположной, слегка наклонной стене давали немного рассеянного света, а меж ними висела картина в резной черной раме: выписанный со старомодной тщательностью женский портрет в полный рост и натуральную величину. Рассмотрев лицо дамы, словно шагнувшей ей навстречу из матовой черной глубины, Лея содрогнулась. На нее в упор смотрела Эрна фон Скерд.
Ее пышные короткие волосы, ее безупречно прекрасные черные брови, лицо в форме сердца. Совпадало все до самой мельчайшей подробности. Вот только платье на ней было такое, каких фон Скерд по молодости никак не могла носить: эти тяжелые многослойные юбки коробом, жесткие корсажи, стоячие воротники и парча, похожая на жесть, вышли из моды лет пятнадцать тому назад. И еще — выражение лица. Эта фон Скерд скорее бы умерла, чем произнесла бы вслух дурное слово. Она была юной и нежной, трепетной и беспомощной. При взгляде на это лицо Лее вспомнилось, как она стояла перед самой мордой коня лорда Грэя и как лорд Грэй при том едва не хватался за сердце.
Разгадку она обнаружила на металлической табличке, вделанной в уголок рамы. Там стояло хвастливое имя модного художника и вместе с ним — имя изображенной женщины: Карен Грэй, урожденная Миддлвуд, в свадебном платье.
— Дела! — вздохнула Лея.
Она мимоходом глянула на три цветочных глиняных горшка, стоящих у самых ног портрета. В одном среди зелени цвели алые розы, в другом острыми шипами — не тронь меня! — щетинился карликовый барбарис, усыпанный гроздьями незрелых еще продолговатых ягод. В третьем пробивалась густая поросль, похожая по виду на какой-то злак, скорее всего рожь. Лея не стала даже и пытаться разгадывать эту символику. Она жалела, что вообще оказалась здесь.
Разумеется, лорд Грэй не мог любить Эрну фон Скерд: роман с нею был бы равносилен признанию, что он сошел с ума. Однако Лея ни за что бы не поверила, что, обучая ее всему, что он знал сам, он не искупал свою невольную вину перед Карен. Как легко было бы поддаться искушению и поверить, что это Карен стоит перед ним с мечом в руках, что страшный сон, в котором она погибла, — всего лишь сон, и в его силах не дать ему сбыться. Здесь, оказывается, было куда больше, чем забавная и полуприличная историйка о том, как выставили за дверь назойливую претендентку. Она поняла также, почему Эрна так нарочито отвратительна. Не могла она причинить ему большей боли, чем сочетая эту неизвестно каким дьяволом в насмешку данную внешность с вульгарностью и грубостью манер, с беспорядком любовных связей и грязных скандалов. Все равно что изо дня в день выставлять непотребной девкой святой образ его возлюбленной. «Гадина, — вспомнила она слова Оттиса, — надвое бы ее развалил».
