Семейная жизнь весом в 158 фунтов

Утч молчала; я видел, что она выпила лишку. Эдит заявила, что ей нужны сигареты.

— Что ж, это только тайм-аут? — добавила она. — Я собираюсь всегда наслаждаться жизнью.

Северин сказал, что пойдет и купит ей сигареты.

— Какие самые худшие? Какие самые сильные, вонючие, дерущие глотку, забивающие легкие? Я принесу тебе целую коробку, и мы насильно заставим тебя выкурить их все за этот уик-энд. Ты можешь курить их одну за другой, пока они не иссякнут. Может, это тебя вылечит.

— Пойди с ним, — сказала мне Эдит. — А то он купит мне сигар.

— Ты не должна курить, — сказала Утч. — Ты же знаешь, это ужасно расстраивает его.

На лице Утч застыла улыбка, и я знал: завтра она не вспомнит ничего из того, что говорила сегодня. Ее левая рука удобно устроилась в салате. Эдит улыбнулась ей и вынула ее руку из салата. Утч подмигнула в ответ и послала Эдит воздушный поцелуй.

В машине Северин сказал:

— Боже, надо бы поторопиться, а то наши дамы отправятся в постель без нас.

— Тебя это очень беспокоит? — спросил я. — Мне лично кажется естественным, что они испытывают друг к другу такие чувства. Не знаю почему, но я отношусь к этому спокойно.

— Не знаю, что естественно, а что нет, — сказал Северин, — но, пожалуй, и меня это не беспокоит. Просто не хочу, вернувшись, обнаружить, что нас в спальню не допускают. Я проделал весь этот путь сюда вовсе не для того, чтобы провести уик-энд с тобой.

Но он шутил и на самом деле не сердился.

Мы немножко поспорили по поводу того, что купить Эдит: «Лаки Страйк», «Кэмел» или «Пэл-Мэл». Северин хотел «Пэл-Мэл», потому что это самые длинные сигареты и, соответственно, больше дерут горло. На обратном пути я собирался поведать ему о том, как мне хорошо, и что наше будущее представляется мне просто прекрасным, и что я настроен очень оптимистически, но он внезапно заявил:

— Нам нужно следить, чтобы кто-нибудь из нас не слишком-то увлекся.

Это прозвучало сродни его высказыванию про каникулы, и я не знал, как к этому отнестись.

— Зачем Утч так много пьет? — спросил он меня. — Почему ты ей позволяешь доходить до такого состояния?

Я ответил:

— Ну, ты понимаешь, чрезмерное увлечение одним ведет к перебору и в другом.

— Да, я замечал это у четырехлетних детей, — согласился он.

— Перестань, — сказал я. — Понимаешь, меня на самом деле возбуждает мысль о том, что Утч была с тобой. А то, что я с Эдит, — ну, это тоже распаляет Утч по отношению ко мне.

— Полиморфная перверсия, — констатировал Северин. — Что-то в этом роде. Обычная фаза детской сексуальности.

— Да перестань же, — потребовал я. — Разве тебя это не возбуждает? Разве ты не чувствуешь себя сейчас на сексуальном подъеме?

— Помнится, и раньше бывали минуты, когда я готов был трахнуть даже козу.

Я разозлился на него.

— Надеюсь, ты не имеешь в виду Утч.

— Надеюсь, я и Эдит не имел в виду.

— Знаешь, Северин, я просто пытаюсь узнать тебя немножко лучше.

— Трудновато, — сказал он. — И поздновато. Я хочу сказать, что все это вовсе не вытекало естественным образом из нашей дружбы. Но все началось, и теперь друг Эдит — только ты, первый и последний.

— Так или иначе, у меня никогда не было много друзей среди мужчин, — сказал я. — У тебя, я знаю, есть. Мы разные.

— У меня есть несколько старых друзей, — сказал он, — но их нет сейчас рядом. Сейчас только ты. Раньше были.

— А друзья среди женщин? — спросил я. — Я имею в виду — после Эдит и до Утч?

— Не так много, как у тебя.

Но это он сказал наугад. Он ничего не знал.

— Сколько это «не так много»?

— Считая коз? — спросил он, и в голосе прозвучал его разящий юмор. — Если тебе действительно интересно, спроси у Эдит.

— Ты хочешь сказать, ей все известно? — спросил я.

— Все. У нас нет секретов.

— Некоторые, возможно, предпочли бы не знать всего, — сказал я. — В том числе мы с Утч, нельзя, впрочем, сказать, что мы часто изменяем друг другу, или как ты там это называешь, но если у одного и случается небольшая интрижка, другой ничего не желает об этом знать. Ведь когда не знаешь, не волнуешься. А если это в самом деле всего лишь пустячок, то и говорить не стоит. Зачем расстраиваться понапрасну.

— У меня не может быть «всего лишь пустячка», — сказал Северин. — Какой смысл заниматься пустяками? Если у меня возникает связь с другой и никто ничего не замечает, даже Эдит ничего не чувствует, значит, отношения эти — полная ерунда. Я хочу сказать, если у тебя серьезные отношения с женщиной, зачем тебе еще какие-то пустячки? Когда у тебя уже так сложилось с одной, то именно по этой причине тебе хочется иметь такие же прочные отношения еще с одной. Вот в чем проблема, — добавил он.

Однажды я спросил Эдит:

«Ты рассказываешь ему все про нас?»

«Если он спрашивает, — ответила она. — На его усмотрение. — Она улыбнулась. — Почти все. Он ведь всегда знает, о чем спросить — вот я и рассказываю».

В машине я спросил его:

— А тебе не кажется, что это — вторжение в частную жизнь? Не думаешь ли ты, что это — посягательство на чью-то независимость?

— Какую независимость? — спросил он. — Я сознательно в определенной степени жертвую независимостью, если добровольно живу с кем-то. И от этого человека ожидаю того же. (Позже я вспомнил, как он кричал: «Кое-кто, черт возьми, хочет урвать здесь все самое лучшее!»)

В доме было меньше огней, чем раньше.

— Ей-богу, они там лижутся, честное слово, — сказал Северин.

Но я знал, сколько Утч выпила до нашего ухода, мы оставили ее слишком пьяной, и нисколько не удивился, застав ее распростертой на диване, размякшей явно от вина, а не от любовных утех с Эдит. А та сидела рядом с похрапывающей Утч и заплетала ей косичку. Косичка вовсе ей не шла.

— Брунгильду свалили крепкий мед, или злые силы, или и то и другое, — сказала Эдит.

Она закрутила волосы, влажные после мытья, в светло-зеленое полотенце, которое взяла из ванной, соседствующей с Зеленой комнатой. Как в какой-нибудь старинной английской усадьбе, комнаты в доме имели названия: Зеленая комната, Комната под сводами, Большая красная гостиная его сиятельства, Желтый будуар ее сиятельства. Я не был знаком с матерью Эдит, но Северин прекрасно ее пародировал, даже Эдит так считала. Когда по приезде он показывал нам комнаты, то тут же их переименовывал. Там была Комната грязных сновидений с односпальной кроватью, Комната жарких приливов (она принадлежала матери Эдит, жаловавшейся на подобные симптомы) и комната под названием «Кончи, если можешь», по соседству с вышеназванной, потому так и именованная (испытание первых брачных ночей, по заявлению Северина. Эдит при этом засмеялась). Еще там была Комната Великого Мучительного Оргазма, самая отдаленная и желанная из верхних комнат, когда в доме были гости.

— В ней поставлены рекорды по оргазмам, — заявил Северин. — Дочери с трудом кончают рядом с комнатами своих матерей.

Там стояла железная кровать, печально известная способностью разваливаться. С поблескивающей подножки свисал на веревочке гаечный ключ для аварийных починок.

Обвязавшись зеленым полотенцем, Эдит тем самым дала понять, что Великий Оргазм принадлежит нам.