затем добавила: — Если понадобится, с вами на борту.
— И в каком случае это будет необходимо? — поинтересовался я.
Ноздри ее раздулись, она глубоко и печально вздохнула.
— Мистер Клоуз, у вас находятся секретные документы, которые формально принадлежат Кинскому, но фактически — государству.
Я покачал головой:
— Его семье.
Теперь головой покачала она:
— Семьи нет, так что...
— У вас есть доказательства?
— Друг мой, был проведен тщательный поиск. Семьи нет.
— Будем считать, что есть, — сказал я, — и если даже предположить, что его собственность должна быть возвращена государству...
— А она должна...
— Даже тогда это будет не ваше государство. Она должна быть возвращена короне.
— Британской короне? Ерунда! Кинский был русским.
— Насколько я знаю, украинцем. Доказательств, конечно, нет.
— Украина — часть СССР. Он был советским гражданином.
— После этого он стал гражданином Новой Зеландии. Он присягал на верность короне.
Она с яростью взглянула на меня:
— Ни один советский гражданин не может перестать нести ответственность перед советским законом.
— И это вы говорите сейчас, в то время, когда в советской стране начался процесс распада государства. Мы читаем сводки о войне в Армении!
— Да, все так! Но Кинский будет нести ответственность за совершенное им, пока не будет принято специальное решение, освобождающее его по закону от этого, — сказала она. — В данном случае существует заочный приговор к смертной казни.
— Это еще нужно осуществить!
— Это уже осуществлено.
Я пристально смотрел на нее, а она на меня. Питеркин мертв. Я склонен думать, что он погиб в результате несчастного случая, упав с тех ступенек в Олбани. Но возможно, и нет.
— Если вы так приблизились к Питеркину, зачем понадобилось его убивать? Если вправду существует какая-то секретная информация, Питеркин был одним из тех, кто обладал ею. В конце концов, шарманщиком был он, а я всего лишь обезьянка.
— Вы будете замерзшей обезьянкой, если вас отправят в Сибирь. Есть одна пословица...
— Как он умер? — перебил я.
— Полагаю, его падение было не случайным. Меня там не было. Обычно женщин в мужские тюрьмы не пускают.
— Он увидел вашего парня и сразу прыгнул.
— Что-то в этом роде.
Она лучезарно улыбнулась.
— Хватит о прошлом. Быть может, вернемся к настоящему? Человек оставил после себя сведения огромной важности. Несомненно, он доверил их вам. — Улыбка сбежала с ее лица, а глаза стали еще холоднее. — Вы передадите эти сведения мне.
Это были хитрые подчиняющие глаза. Я вспомнил, как ее взгляд пригвоздил меня к месту. Уж не гипнотизер ли Элин Гундерссон?
— Он оставил мне средства, чтобы оплатить похороны, вот и все.
— Вы лжете. — В голосе не слышно приказа, он очень мягок, чуть громче шепота.
— Нет, — возразил я. — И я не знаю, что вас всех интересует. Я простой адвокат. Питеркин слышал обо мне, и я дважды защищал его, но безуспешно. Послушайте, Элин, я даже не уберег его от тюрьмы. Он сел на долгих три года. Вы считаете, это основа для близких взаимоотношений, для большого доверия? Я так не считаю. Я не стал бы доверять Питеркину. Но я был его адвокатом и занимался его делами. Вот и все.
Ее глаза еще горели, но я уже не испытывал страха перед опасностью оказаться под их влиянием.
Некоторое время она сидела, пристально глядя на меня, потом сказала:
— Вы должны рассказать мне все добровольно. Это самый простой путь для меня и, конечно, для вас. — Она помолчала. — Если этого не сделаете, подумайте, что может произойти.
— Меня уже пытали.
— Еще нет. Потом будет инъекция. Укол, который заставит вас говорить, рассказать абсолютно все.
— Зачем же тогда теряете время?
— Лекарство может иметь неприятные побочные эффекты. И кроме того, против вас персонально мы ничего не имеем. Вы, в общем, не предатель. Вы тот, за кого себя выдаете, адвокат, у которого есть обязанности по отношению к клиентам. К несчастью, ваши обязанности привели вас к обладанию информацией, которая для нас важна.
— К несчастью?
— Для вас — да. Вам эта информация абсолютно без надобности, вы не сможете ее использовать.
Я решил рискнуть:
— Я могу продать ее. Немало тех, кто желает обладать ею. Возможно, устрою аукцион.
Ноздри ее раздулись.
— Что вы собираетесь продавать, мистер Клоуз?
— То, о чем я знаю.
— Тем не менее, вы утверждали, будто ничего не знаете. — Элин ухмыльнулась. — Я устрою небольшой перерыв, чтобы дать вам подумать. Вы пьете чай с лимоном?
Я угрюмо прихлебывал чай с лимоном, стараясь решить, что же мне делать. Я хоть прежде и чувствовал себя загнанным в угол, но не в такой, как этот, когда нет ни малейшей возможности спастись. Кроме всего прочего, я находился в подводной лодке, меня охраняла как минимум сотня человек из команды, и выход только один вверх по трапу — или на дно. Что я мог им сказать, ведь я сам почти ничего не знал. Мои сведения, что Питеркин украинец, три года назад побывал в Москве и привез оттуда керамические листья с непонятными словами на них, были им ни к чему. Для Элин это бессмыслица. Даже для меня с моим знанием Питеркина и Западной Австралии слова «тяни», «толкай» и «Олбани» не слишком много значили.
Я отхлебнул еще чая, озабоченный проблемой: если меня не станет, «великую тайну» я унесу с собой в могилу. И это означает, что и Сергей, и этот ужасный Руперт, и Элин, в данный момент не готовые списать «великую тайну» со счетов, пока не готовы разделаться со мной. Но рано или поздно, в один прекрасный день кто-либо из них может сказать: «Черт с ним, какой в нем прок?» — и ускорит мою смерть, чтобы никто другой не сумел узнать тайну.
Надо было принять решение и кому-то все рассказать. Единственным человеком, доступным мне в данный момент для беседы, была Элин Гундерссон. Тогда сначала нужно узнать все, что возможно, о ней.
— Я надеюсь, — сказала Элин, усевшись через несколько минут опять напротив меня, — что вы решили сотрудничать с нами.
— Я думал об этом, — ответил я. — Однако существуют некоторые «но».
— Какие?
— Представьте, например, что у меня есть алмаз. Вы приходите и говорите: отдай мне алмаз, потому что я твой друг и не хочу причинить тебе вреда, в противном случае мне придется применить силу.
