оторвавшись от породившего его огненного моря, повис в воздухе, неистово извиваясь, его очертания стремительно менялись, и, наконец, к Роману бросилась его огненная спутница, заботливо окруженная защитным коконом.
Обжечь лльяма не могла, но вот сбить с ног… Роман с трудом выдержал проявление бурной радости и, смеясь, отвел от себя сверкающую «морду».
— А я рад, что она вернулась, — признался Аддари, — без нее было как-то… Словно нас бросили. Но куда она делась и как появилась?
— Слилась с пламенем, — предположил Норгэрель, — а когда мы пошли, бросилась нас догонять. Тот, кто создал дорогу, озаботился, чтобы лльямы не причиняли вреда путникам, хотя проще было бы ее просто не пропустить.
— Не знаю, — Рамиэрль погладил прохладный синий загривок, и обрадованная лльяма предприняла очередную попытку опрокинуть своего кумира. Чувствовать прикосновение через кокон она не могла, но ей было довольно внимания. — Вот уж не ожидал от нее такой привязчивости.
— Врешь, ожидал и даже очень, но теперь можно немного и пококетничать.
— Неужели она всего лишь часть этого огня? — Норгэрель, как всегда, задавал нужные вопросы. — Тогда это пламя живое?
— Не думаю, скорее искра, каким-то неведомым образом заработавшая что-то вроде души и разума. Как бы то ни было, Волчонка, хорошо, что ты вернулась. А теперь пошли.
Упрашивать лльяму не понадобилось. Высоко подпрыгнув на месте, что у нее и раньше служило проявлением радости и согласия, огневушка опрометью бросилась вперед.
АРЦИЯ МУНТ
Тиран повержен. Жертвы отмщены
И да покоятся отныне с миром.
Прочь, царство крови, прочь!
Заменим меч на лиру,
Мы светом правоты своей сильны!
Высокий красивый актер, чье сходство с Пьером Тартю ограничивалось лишь наличием рук, ног и головы, с пафосом поднял одной рукой огромный двуручный меч. Картонный, разумеется. Отрок-хорист в белом, изображающий спасенную принцессу Элеонору (изначально царевну Галлиопию), преклонил перед спасителем колена и увенчал оного весьма кстати оказавшимся в страшной темнице венком из белых лилий. Актер снова поднял меч и заговорил о торжестве справедливости и закона и преимуществе сохранения добродетели и девственности» потом передал меч стоявшему сзади рыцарю, взял прекрасную деву на руки и унес под звуки фанфар.
Театр взорвался восторженным ревом. Горожанки в кружевных наколках утирали слезы, мужчины были более сдержанны, но небывалое зрелище проняло и их.
Актеры вышли на поклон. Высокий красавец в короне снова поднял меч, подошел к краю сцены и проникновенно прочел сонет о союзе меча и розы. Когда в притихшем зале прозвучала последняя фраза «так мир спасает Добродетель», все женщины были готовы пойти за прекрасным и благородным Тартю на край света и дальше. Каждая дама чувствовала себя королевой, красавицей, счастливо избежавшей бесчестия и постылого брака, а каждый мужчина был суровым и непобедимым бойцом, защитником справедливости и победителем тирана.
Бриан от восторга стиснул брата в объятиях, но аскетическое лицо старшего Перше было возмущенным и испуганным.
— Зачем ты это сделал? — Арман обладал достаточно громким голосом, и Бриану стало не по себе от мысли, что кто-то их услышит.
— Поговорим дома…
— Нет, — настаивал Арман, — нужно сейчас. Нужно выйти и сказать, что это ложь, что они смотрели не ту пьесу. Я не мог написать такого! Не мог и не написал.
— Ты и не писал, — торопливо зашептал Бриан, — мы писали вместе, я немного тебя подправил…
— Подправил?! — взвился поэт. — Ты все извратил! Все! Я на примере древнего тирана хотел показать, что цель не оправдывает средства, нельзя идти к трону по трупам, ибо возмездие неизбежно… А что сделал ты? Все знают, что у Александра не было любовниц и что он защищал своего брата-пьяницу. А королева, она же с родичами всю страну разорила, а тут все наоборот! Нужно объяснить…
— Да погоди ты! — зашипел Бриан. — Ты подумай, у нас теперь свой театр. Твои пьесы будут идти, их увидят люди. И все потому, что я догадался немного переделать одну трагедию. Ну, поменял я имена. Но ведь это и все. И какой успех!
— Но это неправильно, — поэт продолжал возражать, но Бриан услышал в его голосе неуверенность и поспешил развить свою мысль.
— Что неправильно? Что ради Театра, ради того, чтобы люди смогли увидеть твои пьесы и приобщиться к высокому искусству, стать добрее и умнее, пришлось пожертвовать памятью одного короля? Да через сто лет всем будет плевать, каким он был, этот Александр Тагэре, тем более после него не осталось ни семьи, ни друзей. Искусству он, кстати говоря, не помогал, ему воевать и возиться с грязными крестьянами было важнее. Я портил глаза за чужими бумагами, а ты и вовсе. — Бриан осекся, так как напоминать брату, что тот сидел у него на шее, в данный момент не стоило… — Нет, Арман, мы Тагэре ничего не должны. Зато теперь твоя пьеса будет жить и разоблачать тиранов всех времен и народов. Мы пожертвовали одним человеком, который все равно умер, ради высшей цели, высшей справедливости. Не все ли равно, кто говорит последний монолог: Пьер Тартю или Ариэн Великолепный, главное — смысл и форма. Чего тебе еще нужно?
А потом, если подумать, что мы знаем про Тагэре. Он вполне мог скрывать свои преступления, ведь Церковь поддержала нового короля, и вообще, нам нужно подумать о новых спектаклях. Теперь для разнообразия нужна комедия.
— Комедия? Может быть, возьмем Лаису и Луиса?
— Пожалуй…
— Господа, — сигурант в алом королевском бархате подошел к братьям Перше, и выражение его лица было необычайно любезным. — Его Величество наслышан о представлении и желает увидеть его во дворце во второй день Нового года.
— Вот видишь, — торжествующе заявил Бриан, — мы станем королевской труппой. Ты будешь писать свои пьесы, я их править и ставить. Мне не надо будет больше корпеть над бумагами и решать, кому сначала платить — молочнику или зеленщику, а у тебя будет театр и зрители. Ты сможешь объяснить народу, что такое добро, зло, любовь, правда, и все это потому, что я в одной пьесе переделал имена. Ну, согласись, оно того стоило!
ЭСТЕЛЬ ОСКОРА
На первый взгляд, Гелань не так уж и изменилась, но меня это почти не тронуло. Я прекрасно
