Ханжи успокоились, а маринеры им и в страшном сне не снились. Впрочем, все это — догадки, никто ничего не понимает, даже Арно, но блокаде конец! Другое дело, что Святой поход нам теперь обеспечен.
— Это не страшно, мама, — улыбнулась Марта, — хуже уже не будет.
— Не будет, — согласилась вдовствующая герцогиня.
Свекровь и невестка чуть ли не выбежали из спальни. Прилегающий к герцогскому дворцу парк был разбит на холме. Марта любила это место, и Сезар построил для нее смотровую беседку, откуда открывался прекрасный вид на бухту.
До утра было далеко, с моря дул свежий ветер, ночь выдалась безоблачной, но луна родилась совсем недавно и почти не давала света. Небо тонуло во тьме, зато море пылало. Марта выхватила из рук аюданта окуляр. Стекло услужливо показало третий круг преисподней, в котором привязанных к горящим доскам грешников бросают в бушующие волны.
Еще вечером выход из бухты сторожил дарнийский флот, за которым маячили линейные корабли ортодоксов, ныне превратившиеся в плавучие костры. На глазах Марты что-то вспыхнуло, затем долетел глухой, тяжелый грохот. Окуляр не давал возможности подробно рассмотреть происходящее, казавшееся огненным танцем. В рыжем зареве мелькали силуэты мачт, небольшие пылающие корабли бросались на беспомощных гигантов, огонь, словно взбесившийся жеребец, прыгал с судна на судно.
Подошедший Арно был собран и серьезен, как никогда.
— Мои сигноры. Я послал на берег людей, наверняка кто-то попробует спастись вплавь или на лодках. Никогда бы не поверил…
— Как все произошло?
— Я не моряк, моя сигнора, и я спал, когда за мной прибежали, так что мой рассказ будет до смешного коротким. В два часа пополуночи с юго-запада подошли неизвестные корабли и, пустив в ход проклятое зелье и атэвское горючее масло, подожгли стоявший на якорях дарнийский флот и ортодоксов. Большего не расскажет никто. Впрочем, святоши обманули себя сами.
— Что вы имеете в виду?
— То, что они отправились на войну, прихватив с собой порох. Дарнийцы — те честно горят, но ортодоксы взлетели на воздух.
— Жаль, если все, — заметила Миранда, — нам пригодятся пленные, готовые подтвердить, что они первыми преступили запрет.
— Тут уж как повезет. Святоши стояли слишком далеко, — покачал головой Арно, глядя на все разгорающийся пожар.
Ветер крепчал, и Марта почувствовала, что мерзнет. Помощь пришла — Аларик сказал правду… Кто бы мог подумать, что ее безумный призыв к давным-давно покинувшим Благодатные земли еретикам будет услышан. Теперь обратной дороги нет. Сегодня закончилась война Оргонды и Ифраны и началась война с Церковью и ее орденами.
Герцогиня украдкой глянула на свекровь и командора. Они казались спокойными. Две женщины и мужчина смотрели, как горят их враги, молча. Это было страшно, но красиво. Еще один факел взвился к черному небу, развалился на несколько частей и стал медленно гаснуть. Если б Марта Оргондская была верной дочерью Церкви Единой и Единственной, она бы молилась, но Орест навеки отучил ее от повторения бессмысленных, самоуничижительных слов.
Раздались торопливые шаги.
— Моя сигнора! — темнобровый кузен Сержа Терована казался грезящим наяву. — Прибыл посол Нового Эланда.
— Я приму его немедленно.
— Рад это слышать, сигнора, — голос был сильным и веселым, под стать его обладателю. Свет фонаря выхватил из тьмы улыбающееся, обветренное лицо; одежда эландца вызвала воспоминания об Аларике, вернее, о Рене Аррое.
— Да простится мне подобная вольность, но маринеры объявляют о своем приходе сами. Я — Ягоб, Ягоб из дома Коннаков, Паладин Зеленого храма Осейны.
— Коннак? Мне кажется, я попала в легенду.
— Эрик Коннак — мой предок. Сигнора, вы просили помощи, и вы получили ее.
АРЦИЯ. МУНТ
Онорина проверила, как задернуты занавеси, зажгла ночник и налила травяной отвар в хрустальный графин с золотыми нарциссами. Осталось разложить грелки, и на сегодня все!
Бывшая девица из заведения мадам Жизели, волею судеб ставшая камеристкой герцогини Эстре, а после ее смерти оставшаяся при маленькой Катрин, удержалась во дворце благодаря своему добродушию. Черноволосая пышка вечно улыбалась, никогда не жаловалась, ничего из себя не корчила и всем сочувствовала. У нее всегда можно было перехватить пару монеток, о чем Рина сразу же забывала. Женщинам она никогда не отказывала в советах известного свойства, а с мужчинами и вовсе ладила, хотя ремесло свое давным-давно забросила.
После Гразы Онорину убрали с глаз подальше на кухню, но не прошло и полугода, как вернули в комнаты. Руки у нее были золотые, а застилать новому королю постель оказалось сущим наказанием: Пьер вычитывал старшему лакею за каждую складку на простынях. Сначала слуги злились и вспоминали Александра, засыпавшего на чем угодно, лишь бы было время, но потом говорить о Тагэре стало опасно. Королевские придирки перестали бесить и начали пугать. Онорина стала восьмой служанкой, приставленной к опочивальне Его Величества, и первой, которую спустя кварту не отправили на задние дворы. Женщина восприняла свой успех с полным равнодушием, а у старшего лакея с души свалился камень.
Его Королевское Величество Онорина не видела, так как Пьер, как и Александр, засиживался за полночь в своем кабинете. Дело младшей служанки все принести и подготовить, а дальше пусть отдуваются ночные лакеи. Взбивая подушки и рассовывая грелки, без которых король не мог заснуть, Рина думала о том, что зря не вышла замуж за молочника Жакоба, караул-декана Франсуа и того эскотца, как бишь, его звали… Хотя какие ее годы, младший повар хочет уйти со службы и открыть свое дело в провинции и намекает, что ему нужна хозяйка. Конечно, до красавца Франсуа ему далеко, но господин Улон человек солидный, три года назад овдовел…
Размышления о достоинствах повара были прерваны скрипом и шорохом. Онорина, нагнувшаяся над подушками в весьма живописной позе, торопливо вскочила и столкнулась глазами с королем. Его Величество стоял в дверях кабинета, и на его лице было выражение, которое во времена своей бурной молодости Рина видела сотни раз.
— Как тебя зовут? — голос у Пьера был писклявый. Куда противней, чем у повара, не говоря о молочнике.
— Онорина, с дозволения Его Величества, — женщина присела в реверансе, как ее научила старая Виолетта.
— Ты давно здесь служишь?
На то, что не стоит посвящать Пьера Тартю в свои отношения с семейством Эстре, соображения Онорины хватило.
— К опочивальне Его Величества я приставлена пятый месяц.
— Я слишком поздно ложусь, — на верхней губе короля выступили бисеринки пота, — иди сюда.
