–
–
–
–
– Что ты кричишь? – Нет луны, нет страшного лица, нет незнакомца у камина, есть боль и любимый. – Так всегда бывает, когда первый раз. Потом привыкнешь…
– Первородный!… – Надо утереть глаза, но пальцы не разжимаются, а слезы текут и текут. Сами.
– Да оставь ты своих первородных! Ты сама хотела, а теперь хныкать поздно…
– Яблоки рассыпались…
– Ну и кошки с ними! Хочешь, чтоб я ушел, так и скажи! Мне вранья не нужно.
Как сказать любимому, что ей пригрезился лунный мертвец, что у камина стоит чужой и гневный, что сама она тонет в боли и ужасе? Первородному хватит его тревог и его войны. Мэллит улыбнулась:
– Ничтожная забыла себя… от великой радости…
– Вот ведь! – Губы любимого, живые и красные, трогает улыбка. – Не ожидал… Хотя тихие, они все такие… Мы еще с тобой порадуемся, куничка… Ну, иди ко мне… Вот и умница.
– Кузен Альдо, – выдохнула Мэллит, закрывая глаза, чтоб не видеть напряженного, чужого лица, – мой кузен Альдо…
3
– Сударыня, – сообщил Ларак, – сегодня удивительная луна.
– И удивительные собаки, – откликнулась Луиза. – Их что, покормить забыли?
Их кормили, – задумчиво пробормотал Эйвон. Их каждый вечер кормят… Сударыня, я умоляю вас о милости!
– О какой? – Госпожа Арамона перекатилась на жи вот и улыбнулась любовнику. Лет двадцать назад и без бородки Эйвон был весьма недурен, да и сейчас с крова ти не свалишься, и потом, он любит. Не во сне, на самом деле.
– Луиза, – голос графа дрогнул, – я умоляю вас спуститься со мной в церковь. Я перед алтарем Создателя поклянусь вам в верности.
– А почему не на скале Окделлов? – сладким голосом осведомилась капитанша. – Перед памятью прикованных предков?
– Сударыня! – задохнулся Ларак. – Вы… вы рождены на юге, но чувствуете зов Надора, как никто. Мы встретим полдень на утесе, и это навеки скрепит наш союз, но я поднимусь к заветному камню уже вашим рыцарем!
Ну вот, вляпалась! Теперь придется лезть на обледенелую гору и любоваться на свиные морды, и ведь никто за язык не тянул! Хотела укусить и увязла в патоке!
– Луиза, – не отставал Эйвон, – я должен… Умоляю вас!
Госпожа Арамона высунулась из-под одеяла и вздрогнула: спальня уже выстыла, а на лестницах и вовсе только выходцев морозить, но рыцарская клятва стоит жертв.
– Хорошо, – обреченно произнесла прекрасная дама, – только вам придется мне помочь.
– Я отнесу вас на руках, – объявил полуголый Ларак, выпутываясь из одеял. А что говорит своим женщинам синеглазый кэналлиец? Вряд ли что-то глупое, хотя кто знает…
– Я пойду сама, – Луиза потянулась за нижним плать ем, – но вам придется послужить мне камеристкой. Справитесь?
Эйвон промычал нечто невразумительное, капитанша сунула графу его собственную рубаху и штаны и целомудренно отвернулась. Собаки не унимались, и это начинало пугать.
– Наверное, Джек умрет. – Л арак уже в пристойном виде застегивал пояс. – Прежний привратник… Думали, на поправку пошел, а они воют.
Значит, Джек. Похоже на правду – псы и лошади чуют смерть раньше людей, кошки тоже чуют, но молчат, им все равно. Луиза натянула черное платье и повернулась спиной к любовнику.
– Что? – несчастным голосом переспросил тот. – Что я должен делать?
– Берите и шнуруйте, – велела Луиза, – крест-накрест.
– Справа или слева? – не понял Ларак. – И потом, здесь же не сходится.
– И не должно, – успокоила капитанша. – Иначе я задохнусь. Затяните немного, и хватит. Как вы можете не понимать в женских платьях, если столько лет женаты?
– Я исполнял супружеский долг только в спальне, – пропыхтел граф. – Госпожа Аурелия знала, когда я должен прийти, и была готова… Ей помогали служанки… Только служанки.
– То есть? – уточнила Луиза, топя непонятное волнение в болтовне. – В чем же она вас ждала?
– В супружеской сорочке, – объяснил Эйвон. – Понимаете… Госпожа Аурелия преклоняется перед Мирабеллой, а кузина… Она полагает супружество долгом и не считает возможным превращать его в блуд.
– Эйвон, – женщина выдержала очередное надор-ское известие, даже не фыркнув, – а на что они похожи, эти сорочки? Понимаете, я при дворе о них не слышала.
– Оллары забыли о пристойности, – начал Эйвон и замолчал. Видимо, вспомнил, что сам погряз во грехе.
– Ну же, – поторопила Луиза, – какие они? Их трудно сшить?
– Не знаю, – промямлил Эйвон, – они из полотна, длинные, закрытые от шеи до пят, с рукавами, с воротом, и еще у них… есть… эээээ… отверстие.
– Принесите мне такую, – попросила госпожа Арамона. – Это, должно быть, восхитительно.
– Я бы не сказал, – вздохнул граф, – ваша сорочка… Она вышита и открывает плечи и… не только.
– Но у нее нет отверстия, – не унималась Луиза, – это нецеломудренно. Что скажет ваша супруга!
– Моя супруга отказалась меня принимать после гибели Эгмонта, – вздохнул Эйвон. – Она поклялась Мирабелле разделить ее утрату.
– Могло быть и хуже. – Госпожа Арамона повела лопатками и попробовала вздохнуть. Эйвон с испугу перестарался, но до церкви она как-нибудь доберется. – Что бы вы запели, если б кузина потребовала от вас возместить ее утрату? В постели.
– Сударыня! – Ларак судорожно вздохнул. – Кузина никогда… Никогда меня не привлекала. Она… нехороша собой! Клянусь, я не любил никого, кроме вас!
– Я верю, – проворковала капитанша голоском Катари. – Возьмите свечи, и идемте.
Эйвон послушно поднес фитиль к огарку, и тут в стену что-то грохнуло. Граф так и замер с двумя свечами в руках. Луиза бросилась к окну, в которое ломилось нечто вроде издохшего супруга, потому что живые так не стучат. Грохот перешел в глухой гул, словно в дальний погреб скатывали полные бочки, псы завыли сильнее, хоть это и казалось невозможным. Луиза рывком распахнула нижние ставни. За ними не было никого, только клубилась в лунном свете снежная пыль.
