белоснежную блестящую шерсть. Эвро сварливо взвыла: она была светской дамой и не привыкла упускать мужчин. Котик в ответ лишь вздохнул.
– Укрепляй дух свой, – велел Марсель, выпихивая грешника в будуар, – а также плоть. Угря не получишь!
За дверью заскулили. Без угря обожравшийся Котик обошелся бы, но его тянуло к обществу. Непреодолимо.
– Она цела, мой друг! – Сияющий хозяин сунул Валме под нос злобную золотую морду. – Цела!
– И очень жаль. – Забитые черным матовым камнем глазницы глядели тупо и беспощадно. – Простить себе не могу, что ссудил вам деньги на эту мерзость!
– Это не мерзость. – Любитель древностей перевернул маску другой стороной. – В Академии мне сказали, что это символ двух из четырех ипостасей луны, а именно лик Полудня и обратный ему лик Полуночи. Первый светел, но позади его клубится тьма. Полночь черна, но несет в себе зерно света. Расцвет предвещает увядание, а смерть – предтеча жизни… Жаль, вторую пару так и не раскопали…
– И хорошо! – остудил расходившегося Коко Валме. – А теперь мое дело – сторона. Эпинэ, если этому чудищу найдут пару, платить придется вам.
– Золотой судья и черный палач, – пробормотал Эпинэ, глядя на маску с непонятным уважением. – Ночь Вентоха и Ночь Роха, Ночь Долга и Ночь Расплаты…
– Сегодня у нас ночь угря. – Отчего-то Марселю захотелось погладить Повелителя Молний по голове и сказать ему, что все хорошо, хотя это было делом Марианны. – И закройте чем-нибудь эту штуку.
– Коко, в самом деле. – Марианна раздраженно передернула роскошными плечами и водворила осиротевшую любимицу в обтянутое стеганым атласом лукошко. – Я всегда говорила, что хуже этой маски только покойный Килеанур-Ломбах. Робер, вы можете не верить, но у него были рыбьи глаза.
– Я вас понимаю, – задумчиво протянул Валме, – самое ханжеское и неприятное из виденных мною лиц было у одной форели. Я встретил ее на столе у папеньки. У рыб вообще удивительно неприятный взгляд…
– Зато их можно есть. – Эпинэ пробовал улыбаться, но лучше б он схватил кого-нибудь за шиворот. Того же Окделла, но примолкший юнец вдохновенно таращился на опустевшую стенку. Видимо, там проступало нечто, трезвому глазу недоступное. Жаль, Эпинэ не отпускает «кабанчика» ни на шаг, очень жаль… Окделл прямо-таки кладезь, а Габайру в который раз оказался прав – с гробницей нечисто.
– За государя! – с вызовом провозгласил Окделл, буравя взглядом все ту же стену. – Полевитель Скал умрет за дело Раканов! Умрет, но не… не осттупит!
Юный герой был прекрасен! Ноги у него, конечно, разъезжались, так это под столом, а сидя хоть сейчас в бой! Вот кто бы по достоинству оценил речь Алвы перед каторжниками. И много чего другого… Жаль, если к утру он позабудет, что за тайну вытянул из пузатого щеголя, но что же Таракан спер из гроба Франциска? Окделл решил, что Алва проболтался именно об этом… Папенька бы догадался, но папенька далеко!
– За государя! – Эпинэ хмуро покосился на Марселя. Врун из Иноходца был никудышный, Котик и тот бы понял, что господин Первый маршал предпочел бы выпить за что-нибудь другое.
– Здоровье его величества! – Валме высоко поднял бокал, но Эвро была против. Левретка выбралась из лукошка и, встав на дыбки, остервенело скребла дверь, та не поддавалась. Эвро заскулила, Котик не сдержался и заголосил в ответ. Вышло очень жалобно.
– Это напоминает народные песни. – Барон задумчиво склонил голову набок. – Нечто подобное мне пела моя кормилица.
– Теперь понятно, почему вы так любите морискилл и флейту, – пошутил Марсель.
– Увы, – подтвердил барон, любуясь угрем, – я страшно далек от народа. Страшно…
– Коко, – Марианна сделала большие глаза, – ты ошибаешься. Не правда ли, граф?
Вот так, из «милого Марселя» ты стал просто графом. Печально, но какой повод напомнить о перемене подданства! Валме вздохнул не хуже Котика:
– Наш дорогой Констанс необычайно близок с наро дом, по крайней мере, в его лучшей ипостаси. Это я от ныне лишен корней, хоть и весь в цвету.
Марсель вздохнул еще раз. Для достоверности. Разлученная пара, словно в ответ, самозабвенно взвыла и заскреблась с удвоенной страстью.
– Да откройте же наконец! – Эпинэ дернул щекой и уронил нож. – Сколько можно слышать этот скулеж?! Простите…
– Герцог, вы встревожены? – Марианна широко распахнула глаза, значит, Эпинэ ей и впрямь нравится, ну и правильно. Таких нужно любить, иначе одичают.
– О нет, сударыня… Я… немного устал.
Эпинэ врал. Или был болен. Или был болен и врал.
– Господа, а вы… Вы ничего не чувствуете? – В глазах Иноходца застыла тревога. Очень неуютная.
– По-моему, все в порядке. – Валме честно оглядел комнату и гостей. – Разумеется, настолько, насколько в наше безумное время можно сохранить порядок.
– Новолуние, – сказал барон и отодвинул засов. Котик ворвался в столовую, отчаянно размахивая своим помпоном. Эвро устремилась навстречу. Воссоединение вышло бурным и визгливым. Из будуара вынырнул Капуль-Гизайль с лютней.
– Граф Ченизу, – нагло соврал он, – вы обещали нам новую песню.
Марсель взял инструмент, отчего-то стало грустно. Лютня не заменит гитары, но зачем заменять? Играй, как можешь, и тебе зачтется.
Виконт ослабил воротник и прошелся по струнам. Собаки предусмотрительно полезли под стол. Марианна развернула веер, барон прикрыл глаза, откричавший свое Окделл клевал носом, а Эпинэ смотрел невидящими глазами. Он пил целый вечер, но не пьянел. Это было печально…
–
4
Это было печально… Он стоял у окна и смотрел на город, не желая верить в Ночь Расплаты. Он не ошибся, го-ганская сказка была куда менее страшной, чем жизнь.
Проклятья, кровавые клятвы, ночи Луны, шестнадцатые дни… Ничего этого нет, свой Закат мы носим в себе, а непонятое и непонятное ходит рядом и хватает тогда, когда мы не ждем. Оно не стбит ни страха, ни надежды – когда придет, тогда придет. Скачка за звездами, крылатая женщина с кошачьей головой, все это было и рассыпалось осенними листьями, сгорело, истаяло… Лауренсии больше нет, мать умерла, Матильда, Дуглас, Енниоль, Мэллит ушли, Дикона посадят под замок до лучших времен, а сюзерена не спасти. И Дэвида, видимо, тоже. Так уж вышло. У тех, кого предаешь, – знакомые до последней черточки лица, а на другой чаше – горожане. Ты их не знаешь и не узнаешь никогда, но они хотят жить, и они ни в чем не виноваты!
Как просто разменять жизнь на любовь и верность, но их больше нет. Кончились. Есть долг и
