а мир выцвел, лишившись звуков и красок. Медведь открыл пасть и зарычал, но до юноши не донеслось ни звука, он слышал лишь странное жужжание, которое поселилось не то в ушах, не то в голове. На подгибающихся тряпичных ногах он сделал шаг навстречу зверю и взмахнул мечом.
'Он не убьет меня в спину! Никто не скажет, что я трус!' — мелькнула отчаянная мысль, а потом неостановимое движение ударило, вышибая дух, смело с ног, перекрутило, как тряпку, чернота накрыла с головой, навалилась необоримой тяжестью... очень хотелось дышать, но ничего не получалось... совсем ничего...
'Так это и есть смерть?' — подумал несчастный.
И тут же с ужасом убедился, что это не так. Что-то происходило. Что-то невероятное и страшное. Он закричал, когда понял, что это боль.
Подоспевший Шарц на миг остановился, судорожно соображая, что делать. Он же не захватил с собой никакого оружия. Никакого! Взгляд упал на оброненный меч. Длинноват для коротышки, ну так ведь ему ж не биться! Ему на один удар. Сойдет. Бросив свою медицинскую сумку и подхватив меч, он единым духом взбежал по спине навалившегося на свою добычу зверя, словно копье, вогнал ему в загривок чужой неудобный клинок и тут же кубарем отлетел в сторону.
Страшно взревев, медведь встал на дыбы. Его глаза метнулись в поисках нового врага.
— Я здесь! — выкрикнул Шарц, и медведь качнулся к нему.
Шарц отскочил в последний миг и только тогда понял, какой стремительный и страшный противник ему достался. Неуклюжий? Вам бы такого неуклюжего! Это он только с виду такой, а на деле...
Шарц уворачивался с большим трудом, медведь гнал его, рыча от ярости, казалось, он не ведает ни усталости ни боли, а ведь в загривке у него торчал меч! Внезапно под ногу Шарцу подвернулся какой-то камень, он споткнулся и упал, попытался вскочить и почувствовал над собой тяжелое зловонное дыхание зверя.
Вот и все, мелькнула мысль. Допрыгался. Глубоко законспирированный агент, 'надежда всех гномов', заеден медведем. Полный провал!
Чья-то сильная рука рывком отбросила его в сторону. Он покатился кубарем и зарылся лицом в траву.
Радостный вопль множества голосов заставил его поднять голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как широкий взмах герцогского меча сносит медвежью башку.
— Хорошо-то как, — счастливо прошептал измученный коротышка.
'Хорошо?!! — яростно взвыл в нем врач, любимый воспитанник марлецийских профессоров. — Ты чего разлегся, сволочь? Хорошо ему! Там, быть может, человек умирает!'
Проклиная все на свете, Шарц вскочил.
— Где моя сумка?! — хрипло взвыл он.
Спотыкаясь и пошатываясь, он бросился к несчастному оболтусу.
'Только бы живой!'
— Всем искать сумку! — рявкнул герцог, вытирая меч о шкуру медведя.
Несчастный юноша полулежал, опираясь на локоть правой руки, его остекленевший взгляд уставился в одну точку. Другая рука выглядела так, что...
'Сломана, — определил Шарц. — А еще ребра, рваные раны от зубов и когтей на всем теле... раны открытые, неопасные...'
И увидел ногу. Именно на нее и смотрел раненый. А земля вокруг темнела от крови.
'Резать, — подумал Шарц. — Пока не поздно — резать'.
Кто-то протянул ему сумку, он не заметил кто, а хоть бы и сам герцог, какое это сейчас имеет значение? Склонившись к раненому, Шарц нанес быстрый профессиональный удар за ухо, погружая несчастного недоросля в нездоровое, но необходимое для жизни беспамятство...
Шарц трудился вовсю. Отхватить ногу, точней, то, что от нее осталось, хорошей медицинской пилой из лучшей гномской стали — дело нехитрое, а вот в считаные мгновения обработать и зашить рану, да так, чтоб потом на эту культю протез приспособить да ходить можно было, такое и правда не каждому под силу. Особенно если те, кто подают тебе инструменты, сообразительностью не слишком отличаются от покойного медведя. А излишняя старательность при отсутствии сообразительности... Шарцу очень хотелось дать по носу тому, кто подал ему иглу не тем концом — аккурат в палец вонзилась! — но не было времени, да, кроме того, он весьма опасался, что его светлость все-таки рассердится. Ведь это он так бестолково подает иглы и ланцеты, так бесконечно долго роется в сумке — хорошо, что Шарцу хватило ума каждый необходимый инструмент просить заранее, не то ничего бы у него не вышло и раненый истек бы кровью, пока его злополучный доктор дожидается очередного инструмента. Немного погодя, когда все закончится, Шарц поймет, что для человека, незнакомого с хирургией вообще и медицинской сумкой Шарца в частности, его светлость действовал просто идеально.
Перемену Шарц почувствовал сразу. Неумелые, каменные от стараний руки сменились другими. Умными, легкими, опытными... Скосив глаза, он обнаружил своим помощником старого доктора.
— Не отвлекайтесь, коллега, — промолвил тот. — Шейте.
В первый момент Шарц даже не понял, кого это здесь назвали коллегой. А когда понял, чуть иглу не уронил. Впрочем, суровая марлецийская выучка нипочем бы ему этого не позволила.
Когда он закончил, ноги его не держали. Старенький доктор помог ему встать, и Шарц мимоходом удивился, насколько еще силен, оказывается, 'старый гриб'.
— Вы были правы... это очень трудно... и страшно... одному, без профессора... — искренне сказал он старику.
— Вы прекрасно справились, коллега, — услышал он в ответ. — Юный болван будет жить. Быть может, даже поумнеет. Будем надеяться, что вместе с ногой вы ампутировали ему и глупость...
— Это вы... — жаркие сухие глаза на жалком безумном лице. — Зачем вы меня спасли?!
Если б он сумел зарыдать!
Раны уже не убивали несчастного. Воспаление удалось предотвратить, и он пошел бы на поправку... когда б не новая напасть. Теперь он убивал себя сам, справляясь с этим похлеще десятка медведей, и большой герцогский меч был в данном случае бессилен. Разве что прекратить эту муку...
Никаким мечом не защитить человека от него самого.
— Зачем вы меня спасли?
— Дворянину не пристало обращаться на 'вы' к людям низкого звания, — сухо сказал Шарц.
— Плевать... я просто хочу знать — зачем?!
Да заплачь же ты, дурень! Не мучь себя. Так ведь и помереть недолго.
— А что вас, собственно, не устраивает в том, что я сохранил вам жизнь? — спросил Шарц.
— Все не устраивает, — с ужасом простонал Раймонд, косясь на то, что осталось от его ноги. — Да разве это жизнь?!
Он всхлипнул, и его вдруг прорвало:
— Я больше не воин! — жалобно и страшно кричал он. — Никогда не буду! Никогда... Калека. Жалкое бревно! Полено! Лежать и гадить под себя!
Он все еще не плакал. Не мог заплакать. Сухая истерика изматывала, обессиливала, не принося облегчения.
Нагнувшийся к нему Шарц с размаху хлестанул его ладонью по щеке.
— А ты и не был воином! — яростно прошипел он. — Никогда не был! Жалкий, никчемный трус! Все это время ты был ничтожеством с двумя ногами. Все, на что тебя хватало — перебирать ими на балах, вызывая восхищенные вздохи слабоумных красавиц. Что ж, этого у тебя действительно больше не будет. Изящные пируэты остались в прошлой жизни. Забудь о них. Отплясывать на балах и врать про подвиги уже не получится. Но это никогда и не значило 'быть воином'! Быть воином всегда значило на деле совершать эти самые подвиги. И вот этого у тебя никто не отнимал. Никто, слышишь?!
— Да я ж не встану никогда... — потирая опухшую от удара щеку, потрясенно пробормотал юноша. — Мне ж не на чем стоять... доктор...
— У меня встанешь! — ощерясь в страшной зверовидной улыбке, посулил Шарц. — Я тебя еще и бегать заставлю!
