Царь-Холод, или Почему вымерзают русские

Сергей Кара-Мурза, Сергей Телегин Царь-Холод, или Почему вымерзают русские ВВЕДЕНИЕ

Привычное до сих пор выражение общественный строй в условиях идеологической борьбы постепенно утратило свой исходный глубокий смысл и сузилось до очень грубого ярлыка, обозначающего какую-либо «общественно-экономическую формацию» из принятого в истмате набора. Даже сегодня, когда общественный строй явно изменился, люди приходят в замешательство, если их спросить, при каком же общественном строе мы живем. Социализм? Капитализм? Феодальный строй? А при каком строе мы жили двадцать лет назад? Феодальный социализм? Государственный капитализм? Все эти ярлыки теряют смысл сразу же, как только терпит крах официальная идеология и стабильный порядок – именно когда у человека и возникает потребность в том, чтобы «определиться на местности».

Если в момент такого понятийного хаоса возникает необходимость обсудить какую-то общественную проблему, не вдаваясь в бесплодные споры о терминах и не возбуждая политических страстей, то лучше не употреблять слов, несущих такую идеологическую нагрузку, как слова «общественный строй». В русском языке есть близкий по смыслу, но идеологически почти нейтральный термин – жизнеустройство. Под ним подразумевают не столь абстрактный ярлык – название формации (вроде капитализма и социализма), – а набор наглядных и примерно одинаково понимаемых (или надежно измеримых) признаков, которые в совокупности и создают картину того, как устроена жизнь в данном обществе. Картину, написанную очень грубыми мазками, которую при необходимости можно детализировать почти бесконечно.

Признаки, описывающие жизнь данного общества, со временем изменяются, но и обладают достаточной устойчивостью, чтобы служить для идентификации жизнеустройства в более или менее длительный период времени. Ядро из наиболее устойчивых признаков служит для описания типа культуры или цивилизации. Так, например, жизнеустройство русского крестьянства («великорусского пахаря») мало менялось вплоть до перехода от трехпольного к многопольному севообороту в XX веке. Так же мало менялось и жизнеустройство кочевых казахов. В обоих случаях природные условия, которые для исторических интервалов порядка века можно считать неизменными, оказывали столь большое влияние на жизнь людей, что даже смена общественного строя не приводила к смене целого ряда признаков жизнеустройства.

Другой тип воздействий на порядок жизни, помимо природных условий (хотя и тесно связанный с ними), находится в поле культуры. Сделанный когда-то под влиянием уникального сочетания исторических обстоятельств выбор в строительстве культуры может на долгое время влиять на развитие отношений собственности, технологий, демографические процессы и т.д. (достаточно сказать о принятии Русью христианства от Византии и сохранении Православия или принятии ислама рядом народов Кавказа и Поволжья).

Человеческое общество живет в искусственно созданном мире, через который взаимодействует с природой, – техносфере. Каждое общество строит свою техносферу под воздействием и природных условий, и культурных норм (это видно на примере таких древнейших технических устройств, как одежда и жилье). Даже у двух обществ, принадлежащих к разным культурам и живущих в близких или одинаковых природных условиях, техносферы могут существенно отличаться, как это бывает в пограничных зонах двух цивилизаций. Заимствование и перенос технологий идут непрерывно, но они всегда сопряжены с большими трудностями и даже сопротивлением общества.

Части техносферы существуют как технико-социальные системы – техника создается и используется в процессе общественной деятельности определенным образом организованными людьми с определенной культурой, иногда с высоким уровнем обучения и специализации. Сложился даже определенный взгляд на историю и современное состояния общества – через изучение тех технических (технико-социальных) систем, на которых базируется жизнеустройство. Так, в истории древнего мира выделялись «гидравлические» цивилизации – те, в которых жизнеустройство складывалось вокруг больших ирригационных систем. В последние десятилетия вышли большие труды, в которых описано жизнеустройство охотников и собирателей, крестьян и скотоводов-кочевников, ремесленников и торговцев. Гораздо больше исследований было посвящено роли технических систем в становлении жизнеустройства современного индустриального общества – в возникновении фабрики как системы машин, в создании парового флота и железных дорог, роли автомобиля и электричества, а затем и воздушного транспорта, средств связи и прессы, телевидения и компьютеров.

Одно из направлений обществоведения развивает представление о больших технических системах как институциональных, матрицах общества. Смысл термина таков: институт – это установление, устойчивая часть нашего бытия (например, школа, армия). Устойчив он потому, что воспроизводится на определенной матрице. В разных обществах эти матрицы различны, поэтому и можно говорить о русской школе, советской промышленности и т.д.

История формирования и нынешнее состояние институциональных матриц России рассмотрены в книге С.Г.Кирдиной1. Сложившись в зависимости от природной среды, культуры данного общества и доступности ресурсов, большие технические системы, в свою очередь, действительно становятся матрицами, на которых воспроизводится данное общество. Переплетаясь друг с другом, эти матрицы «держат» страну и культуру и более или менее жестко задают то пространство, в котором страна существует и развивается. Складываясь исторически, а не логически, институциональные матрицы обладают большой инерцией, так что замена их на другие, даже действительно более совершенные, всегда требует больших затрат и непредвиденных потерь.

Например, в традиционном обществе Средневековья города по множеству причин планировались и строились совсем иначе, чем в индустриальном буржуазном обществе – достаточно сравнить планы Москвы и Нью-Йорка. Конечно, схема Нью-Йорка удобнее для автомобильного движения, чем структура Москвы, но переделать Москву по типу Нью-Йорка уже невозможно, ее модернизацию приходится вести очень осторожно, на основе прежней матрицы. Точно так же в силу пространственных, экономических и социальных причин сеть железных дорог складывалась в России совсем иначе, чем в США. В России эта сеть напоминает «скелет рыбы», и отдельные «кости» не конкурировали друг с другом, а были включены в единую систему, в управлении которой очень большую роль всегда играло государство.

Попытки перенести в иную культуру большую технико-социальную систему, которая хорошо зарекомендовала себя в других условиях, очень часто заканчиваются крахом или сопряжены с тяжелыми потрясениями. Попытка в начале XX века насильственно разрушить крестьянскую общину в России и превратить крестьян в «свободных фермеров» и сельскохозяйственных рабочих послужила катализатором революции 1917 г. К несчастью, значительная часть нашей интеллигенции искренне не понимала и не понимает различия между двором общинного крестьянина и капиталистической фермой. Когда сегодня показываешь вполне образованному человеку данные о том, что в начале XX века в Центральной России капиталистическая рента (или средний доход фермера) с десятины составляла около 3 руб., а крестьяне брали землю в аренду по 16 руб. за десятину, то этот образованный человек смотрит и ничего не понимает.

Он видит, что данные вполне надежные, но остается поклонником Столыпина, хотя эти данные с очевидностью показывают несовместимость реформы Столыпина с российской реальностью. Не было ни у правительства, ни у буржуазии достаточно средств, чтобы «оплатить» переход от одной институциональной матрицы (крестьянское хозяйство) к другой(фермерство) при таком разрыве в их эффективности. Но ведь это непонимание мы видим и сегодня. Подобная попытка превратить колхозных крестьян в фермеров привела к глубокому кризису сельского хозяйства. Да и первая волна коллективизации в СССР, когда в качестве матрицы была взята технико-социальная система кибуцев, также привела к тяжелейшему кризису, а при смене модели кооператива процесс пошел успешно. История знает множество таких примеров, однако подобные утопии модернизации регулярно повторяются в моменты, когда в сознании правящего слоя начинают доминировать евроцентризм и